— Я, скорей всего, тоже клерк.
— Ты женщина, да ещё какая.
— У тебя, наверно, все дамы утонченные, с длинными кистями и пыльным взором, и ноги у них узкие. А у меня такого нет, и подъем огромный. Ещё вот ноготь на большом пальце слез.
— Не горюй, девочка, он у тебя вырастет уже к зиме!
— Ну да, да. Я не горюю, я как есть… А ты знаменитость, цветной воздух, типа.
— Лучше бы я был завотделом в банке, да?
— Не-не! Боже упаси. Тогда лучше сторожем или таксистом… У меня, кстати, руки и ноги тяжёлые. Как ты терпел мои обнимания во сне?
— Сам не знаю, чуть не погиб.
— Я даже не знаю, как с тобой женщины целуются. Они же стесняются, по-любому! Или они тебя насилуют.
Тут после разговора мне в голову пришло, что я вообще его не представляю в этом процессе.
Дома сижу, опять жду звонка. На сайт выйти не могу.
Я, когда арбуз уронила на клавиатуру, наверно, какой-то файл удалила. После этого связь падает, почта не идёт, и как тут влюбляться??
Люба пятый номер меня спрашивает, по какому принципу я выбираю людей. Вхожу в задумчивость. Могу только сказать: мне нравятся свободные. Которые сами для себя решают, как жить, и живут.
Но я вот что не пойму: откуда в людях такая жалкость? У каждого буквально, пусть он уже сто пятьдесят тысяч миллионов раз Дино де Лаурентис, всё равно — страх и жалкость.
Обращаюсь к Любе с тупым вопросом: скажи, мы ведь раньше все кем-то были? У Любы голова ясная. Раньше, говорит, мы все были детьми.
Да, это я ещё помню. Как я претендовала на вакансию снежинки.
Когда мои родители поженились, им дали временное жильё с туалетом на улице. В этом временном жилье я прожила 12 лет, потому что советская власть сменилась, и оно стало постоянным.
Мне-то было нормально, а вот моей маме с двумя детьми, с водой из колонки и общим туалетом на улице, наверно, было не очень.
Я ходила в детсад, там на Новый год нужны наряды — все девочки снежинки! Это же главное счастье.
Матери некогда, она ругается на меня: «Придумали всякую херню, какие-то наряды!..» Ну, пришивала, конечно, к платью мишуру снизу, прямо накануне, поздно вечером — я к тому времени уже вся исстрадаюсь.
Отец делал мне корону, тоже почти ночью. У нас были пластинки маленькие, они лежали в папке, а на ней снежинка нарисована. Он эту снежинку как-то обводил, переносил на картон, фольгой обклеивал — и ёлочные колотые игрушки сверху, чтобы гламурно блестело.
И резинку от трусов — чтобы держалось.
Ну вот. Близится Новый год, завтра утренник. Все девочки в садике уже обсудили, кто кем будет и что кому шьют.
Прихожу домой, отец телевизор смотрит. Я хожу вокруг него: мол, давай уже корону-то делай!