— Понятно, нет?
— Да, сэр.
Мы ехали домой молча, все трое рисовали пальцами на запотевших стеклах. Близко к дому Манни набрался смелости спросить:
— Тебя уволят?
Папс только усмехнулся — коротко так, неприятно гавкнул.
Манни не отступался:
— Что он тебе сказал все-таки?
— А сам-то как думаешь?
Папс хрястнул кулаком по потолку. От звука мы встрепенулись и приготовились к худшему, но ничего не последовало.
— Боже мой, у него на все один ответ: «А сам-то как думаешь?», — сказал Манни специально погромче, насмешливо, но Папс как не слышал, просто вел машину.
— Да, — подтвердил я. — Он и мне это ночью сказал. Про свет.
— Про какой свет?
— Про свет в клетке за окном. Я спросил, может ли он его выпустить, а он мне: «А сам-то как думаешь?»
Джоэл обмозговал это в позе мыслителя: одну руку засунул под мышку, другой ущипнул подбородок.
— Ну, и как ты сам думаешь? — спросил он.
— Без разницы, как он думает, — сказал Манни.
— Наверняка он смог бы его выпустить, — сказал Джоэл нам двоим. Взявшись за спинку переднего сиденья и наклонившись к Папсу, он сказал ему: — Наверняка ты смог бы выпустить этот свет. Ведь правда же?
Папс откашлялся и с усилием сглотнул, но ничего не ответил.
— Конечно, смог бы, — поддакнул я, наклонившись, как Джоэл. — Ведь правда же ты смог бы, Папс?
— Смог бы, ясное дело, — присоединился Манни. — Никто не говорит, Папс, что ты не смог бы его выпустить. Никто.
Папс начал издавать странные свистящие, хриплые, судорожные звуки. Хлопнул по приборному щитку ладонью, потом сжал кулак и принялся колотить по-настоящему — с силой, но медленно и равномерно, как будто забивал гвоздь. В конце концов вошел в трехударный ритм, точно на барабане что-то выстукивал — музыку, которую только он и слышал. Вытирал мокрый нос, вытирал мокрые глаза, но бить не переставал. Тум. Тум. Тум.
— Плачет? — шепотом спросил Джоэл.
— Кулаком, что ли?
На плач это мало походило, скорей тут было что-то другое — скуднее, чем плач, и размереннее, хотя плачущим никто из нас его раньше не видел и поэтому мы не могли знать точно, а Папс — он ни слова не говорил, только тум, тум, тум миля за милей. Мы ждали, что он перестанет, но он не переставал; мы ждали, что он заговорит, или закричит, или выругается, но он молчал. Его дыхание стало чуть спокойнее, но по-прежнему из носа и глаз текло, и воздух выходил судорожно, с присвистом.
Спустя какое-то время этот стук, поначалу такой зловещий, сделался просто звуком, фоном, а еще немного погодя Джоэл принялся стучать кулаком по окну в такт ударам Папса.
Тум. Тум. Тум.
Потом и Манни по своему окну, стараясь попадать в ритм. Папс не оборачивался и не обращался к нам, словно нас вообще в машине не было; он просто стучал не переставая, поэтому я тоже стал стучать по твердому пластиковому подлокотнику посередине, и казалось, что мы сколачиваем что-то, четверку, племя — злое, нашенское племя буйных барабанщиков.