Когда Ма наконец проснулась, она назвала нас красавцами.
— Мои красавцы, мои малыши, — были первые за три дня слова, что выговорил ее несчастный рот, и это оказалось слишком; мы отвернулись от нее. Я прикоснулся ладонью к стеклу, внезапно смущенный, нуждаясь в чем-то охлаждающем. Так бывало иногда у меня с Ма: надо было прижаться к чему-то холодному и твердому, иначе кружилась голова.
— У него день рождения, — сказал Манни.
— С днем рождения, — произнесла Ма голосом, подкрашенным болью.
— Ему семь, — сказал Манни.
Ма медленно кивнула и закрыла глаза.
— Семь — значит, он теперь покинет меня, — проговорила она.
— Как это? — спросил Джоэл.
— Когда мальчику становится семь, он покидает меня. Так с вами двоими было. Закрывается от меня. Так делают большие мальчики, семилетние.
Я прижал к стеклу уже обе ладони, поймал холод и приложил его к щекам.
— Только не я.
— Они изменились, — сказала Ма, повернув ко мне голову. — Увиливать стали, когда я хотела их приласкать, не могли спокойно посидеть у меня на коленях. Пришлось их отпустить, сердце из мягкого сделать жестким. Им бы только все ломать, только драться.
Братья сконфузились, но, странное дело, и загордились — такой был у них вид. Манни подмигнул Джоэлу.
— Ну нет, — возразил он, — мы не таковские.
— Разве? — спросила Ма.
— Я не хочу ничего ломать, — сказал я. — Я хочу постигать Бога и никогда не жениться.
— Хорошо, — сказала Ма. — Тогда тебе навсегда останется шесть.
— Что за глупости, — сказал Джоэл.
Ма медленно подняла руку, показывая, что хватит об этом.
— Ты сегодня встанешь? — спросил я.
— Как я выгляжу?
— Фиолетовая, — сказал я.
— Сумасшедшая, — сказал Джоэл.
— На кусочки разорватая, — сказал Манни.
— Но у тебя день рождения, — напомнила мне Ма.
— Но у меня день рождения.
Она сдвинула одеяло до пояса и поднесла ладони к лицу, нежно оберегая щеки, как будто в воздухе в любой момент могла возникнуть чья-то рука; потом села, потом опустила ступни на пол, потом встала в своей зеленой длинной футболке, из-под которой торчали голые ноги, тонкие-претонкие, с накрашенными ногтями.
На комоде лежало зеркало с латунной ручкой, и, едва Ма подняла его к лицу, в глазах у нее встали слезы — встали и не спешили стекать. Ма на удивление долго могла удерживать слезы; бывали дни, когда она часами так ходила, не давая им скатиться. В такие дни она обводила пальцем предметы по контуру или сидела с телефоном на коленях, молчала, и надо было три раза ее позвать, чтобы она обратила на тебя внимание.
Сейчас Ма удерживала слезы и разглядывала свое уродство. Мы, трое, начали уже подвигаться к выходу, и тут она подозвала меня, сказала, что хочет поговорить про то, как остаться шестилетним, но, кроме этих слов, я от нее мало что услышал: она просто смотрелась в зеркало и смотрелась, поворачивая подбородок туда-сюда.