Проходя мимо столика, за которым сидел надсмотрщик, и обратив внимание на ту бурду, что была в его миске, а также на ту грязь, что царила вокруг, он решил, что понятия о чистоте и свежести у всех разные. Но как же Георг был удивлен, когда дверь камеры, где содержалась Аглая, отворилась. Нет, какое бы понятие этот жирный слизняк ни вкладывал в слова «чистота» и «свежесть», здесь он и впрямь превзошел сам себя.
Камера действительно была чисто прибрана. Тут не просто чисто подмели, но еще поработали и мокрой тряпкой. Каменный пол не был таким с самого строительства. Постели не наблюдалось, но имелся большой ворох свежей соломы и набитый ею же матрац, вдобавок ко всему застеленный белой простыней. Сверху лежала мягкая подушка, прикрытая теплым одеялом. Сама камера – сухая, воздух в ней незатхлый. Как видно, ее проветрили, прежде чем определить сюда пленницу. На чисто выскобленном столе стоит светильник, освещающий снедь, которая совсем не похожа на ту, что была на столе самого тюремщика. Еда, конечно, не первой свежести, но, скорее всего, вчерашняя, закупленная еще до осады.
Георг отмечает обстановку лишь краем сознания. Все его внимание сосредоточено на женщине, сидящей на импровизированной постели с большим матерым котярой на руках. Кот блаженно щерится под ласковыми поглаживаниями. Аглая не сводила взгляда с зарешеченного окошечка, из которого видно уже посеревшее сумеречное небо. Наконец она переводит взгляд на дверь и встречается взглядом с сыном, который не в состоянии произнести ни слова из-за спазма, сдавившего горло.
– Георг. Приехал. Как я рада! Ты заберешь меня отсюда?
Не выдержав, парень рухнул перед женщиной на колени и зарылся лицом в подоле ее платья, из-под которого тут же раздался его приглушенный плач.
– Сыночек, ты почему плачешь?
– Прости меня, матушка. Прости, что не сумел тебя защитить.
– Мне не сделали ничего плохого. Сначала я не хотела идти в гости. Но потом Брэн и Лана так хорошо меня приняли, что я не смогла им отказать и согласилась немного погостить. Они хорошие и заботливые, но знаешь… Я хочу домой. Брэн, мальчик мой, ты не обидишься?
– Нет-нет, что вы, матушка Аглая. Как можно. Дома – оно всегда лучше.
– Не обессудьте, если что не так, матушка Аглая. Мы честь по чести старались, чтобы вам было хорошо.
А это еще что такое? Георг оторвался от подола матери, справился с охватившими его чувствами, утер слезы и обернулся к двери. Там стояла толстая бабища, такого же затрапезного вида, как и надсмотрщик, и столь же «привлекательная». К ее юбке жмутся двое мальчиков лет четырех-пяти, но чистые и пригожие, в отличие от родителей. Все понятно. Наверняка у них на территории замка имеется каморка, где они обретаются, но, предвидя штурм, надсмотрщик решил укрыть семью в самом безопасном месте – в тюрьме. Так вот чьими заботами его матушку устроили со всеми возможными удобствами. Даже кота где-то раздобыли, чтобы крысы не досаждали заключенной.