От себя добавлю, что в тот день я все же кое-как продержался до вечера, и когда рабочий день закончился — а произошло это лишь затемно, спустя довольно много времени после того, как солнце скрылось за горизонтом — у меня не хватило сил даже не то, чтобы вымыть руки.
Вместе с остальными я поплелся к навесу, служившему одновременно и кухней и столовой, где уселся за стол, уныло взирая на чумазую лепешку с куском бекона, которую повар называл нашим ужином, и мысленно уговаривая себя взяться за еду, когда появился босс. Из его всклокоченной шевелюры во все стороны торчали сухие травинки, а спина линялой фланелевой рубахи была густо запорошена трухой.
Он пересчитывал бирки, полученные у обвязчика тюков, и вид у него был довольно безрадостный.
В конце концов он изрек:
— Паршивых девятнадцать тонн!
— Девятнадцать диких взбесившихся кошек! — возразил я.
Босс уселся на свое место, взглянул на лепешки в тарелке, после чего повернул голову и даже открыл рот, собираясь устроить нагоняй этому огородному пугалу, возомнившему себя поваром. Но потом, похоже, вовремя вспомнил, что это он сам закупал продукты, которыми теперь были вынуждены питаться все, включая бедолагу-повара, и это несколько умерило его пыл.
Девятнадцать тонн!
Так оно и было. Он показал нам записи, и все мы по очереди заглядывали в них, отказываясь верить собственным глазам. Готовый тюк сена тянул в среднем примерно на сто восемьдесят фунтов, а мы выдали немногим больше двух сотен таких тюков. Работники, подававшие сено в пресс, клялись и божились, что они затолкали в жерло адской машины по крайней мере полновесную тысячу тонн сена; на что обвязчик тюков заявил, что они врут и не краснеют, ибо он самолично извлек из-под пресса по крайней мере две тысячи тонн и все их перевязал, пронумеровал, откатил в сторону и сложил в штабеля.
И тут подал голос мальчишка.
Похоже, скользкие от жира лепешки не вызывали у него никаких особых эмоций. Он съел их с таким видом, будто это были бисквитные пирожные, а солонина — медом. Все это он запил солоноватой бурдой, которую наш повар упорно называл кофе.
Так вот, и теперь этот пацан заявил во всеуслышание:
— Не огорчайтесь, парни. Учиться никогда не поздно. Вот если бы мне дали поработать на подаче сена, то уж я бы вам показал, как нужно это делать: сперва заложить охапку побольше, а потом постепенно уменьшать порции, сводя их мало-помалу просто до вороха трухи на последней закладке.
Все мы уставились на него. Что же до меня, то я и вовсе был готов удавить его. Но тут в разговор снова вступил хозяин: