— Вот это меня и пугает.
Он нахмурился, уже не скрывая досады.
— А куда еще смотреть? Если хотим найти этих женщин, пока они живы, ты…
— Я тебя прошу посмотреть на себя, Малдер.
— Зачем? Это ведь не я переменился.
Как и многие-многие ссоры, эта началась быстро и прогрессировала еще быстрее. Его сварливость заставила Скалли побледнеть в попытке овладеть собой.
— Мы не работаем больше в ФБР, — сказала она. — Мы поздно ночью вернулись к себе домой. Я во всяком случае. И когда возвращаюсь в свой дом — в наш дом, — я не хочу, чтобы там меня ожидала эта тьма.
Малдер повел рукой, как бы показывая на всю окружающую больницу:
— Вот это — то, что делаешь ты. Это твоя работа, я отношусь к ней с уважением. Но говорим мы сейчас о том, что делаю я, Скалли, что делал еще до того, как тебя встретил. Это все, что я знаю.
— Отлично, так сядь и запиши это. Ты выполнил свой долг, отслужил свою службу. Расскажи об этом миру. Напиши книгу.
Он спросил недоверчиво:
— Так ты мне советуешь именно это? Опустить руки?
— Ты сидел за компьютером, вырезая статьи из…
— Нет, я теперь там, где мне и место. Пытаюсь кого-то спасти от неизвестного зла. И вернула меня к этому ты.
Она глядела на него, понимая всю глубину иронии в его словах.
— Да, — сказала она, опустив глаза. — Ты прав. Я не могу тебе сказать, чтобы ты все бросил.
Трудный момент прошел. Малдера вроде бы немножко отпустило, и она видела, что он ищет способ сохранить это состояние — и начать снова.
Но слишком поздно было для этого сейчас. Она перехватила его взгляд и сказала:
— Вот что я тебе могу сказать: я не вернусь домой, Малдер. Останусь здесь.
По выражению его лица можно было подумать, что она ударила его физически — кулаком под дых, лишив дыхания. Таких слов он никак не ожидал от нее услышать, и никогда Скалли не думала, что их произнесет.
Очень спокойно, без малейшей злости, она добавила:
— У меня теперь свои битвы, и драться надо прямо сейчас.
— Скалли…
— Пожалуйста, не надо со мной спорить.
— Пожалуйста, не делай этого.
Она посмотрела на него долгим взглядом, не лишенным любви, но все равно жестким, и сердитым, и даже уязвленным. Сказать больше — это значило бы поднять непроизнесенный вопрос… и быть вынужденной давать на него ответ: Не вернусь домой — сегодня? Или — никогда?
Никто из них не мог сейчас так рисковать.
И Скалли сказала только:
— Я не знаю, что еще можно сделать.
Больше говорить было нечего. Она не собиралась идти ни на какие уступки, и Малдер тем более. Никто из них не мог отказаться от того, что считал правильным: не так они были устроены.