Черил, стоя на коленях, упираясь руками в стенки ящика, посмотрела на него умоляющим от всей души взором, ища в его глазах отзыв человечности.
— Сжальтесь! У меня есть родные. Мама и папа, как у вас. Я хочу снова их увидеть. Сжальтесь, сжальтесь! Я не хочу умирать! Пожалуйста, послушайте меня!
Худой доктор улыбнулся ей доброй улыбкой и заговорил что-то утешительное, но слова звучали на непонятном языке, вероятно, на русском.
— Я не понимаю, — сказала она. — Я не могу… я не знаю…
— Хочешь… поцелуи?
Этот дурацкий вопрос на ломаном английском мог бы рассмешить ее, если бы не напугал до оледенения. Она только таращилась в непонимании и страхе.
Тогда он сунул руку в карман больничного халата и вынул горсть серебристых предметов, которые бросил в отверстие для пищи. «Поцелуи Херши».
Она не отреагировала, умоляя этого с виду доброго старика, глядя просящими глазами:
— Мне нужно домой, прошу вас. Мне нужно домой!
Но он встал и пошел прочь, через пластиковую занавеску, в светлую комнату с медицинскими приборами, куда недавно унесли образец ее крови.
— Не бросайте меня! — крикнула она вслед, борясь с рыданиями. — Не уходите…
Но он уже ушел.
ОБЩЕЖИТИЕ СЕКСУАЛЬНЫХ ПРЕСТУПНИКОВ
РИЧМОНД, ВИРДЖИНИЯ
11 ЯНВАРЯ
Дана Скалли в бежевом кашемировом пальто поверх обычной одежды в нерешительности стояла у двери квартиры. Она сама себе не верила, что проехала через весь ночной город именно сюда. Неужто она так вымоталась, так истощилась эмоционально, что, подобно лунатику, бессознательно передвигается в кошмаре наяву?
И все-таки она постучала.
Открыли не сразу, но когда открыли, на пороге стоял отец Джо в купальном халате и шлепанцах, а седые волосы у него стояли дыбом, будто он случайно сунул ногу в розетку — и вот что вышло. Отвисшая от изумления челюсть вполне отвечала этому виду.
— Вот теперь у меня точно видение, — сказал он. — Уж если что и назвать видением, так вот оно…
Она переступила с ноги на ногу, с неловкостью, с беспокойством, и очень осторожно спросила:
— Можно мне с вами поговорить?
Бывший священник промолчал. Он только стоял и таращился на нее с отвисшей челюстью, будто она его мокрым полотенцем по морде хлестнула.
Потом это выражение сменилось уже каким-то человеческим, даже приветливым, и он сказал:
— Доктор Скалли, это лучшее, о чем я мог мечтать.
Он открыл дверь пошире, подвинулся в сторону и сделал приглашающий жест:
— Не окажете ли мне честь войти?
Неуклюже, боком протиснувшись мимо, Скалли вошла и чуть не вздрогнула, когда дверь за ней со стуком закрылась.
И снова она оказалась в этой темной, серой и грязной гостиной. По телевизору шло шоу под взрывы закадрового смеха Дэвида Леттермана, на диване лежали одеяло и подушка (это здесь, что ли, спал отец Джо?), рядом на столике полная пепельница окурков. Дым и табачный запах висели занавесом. Холоден и затхл был мир бывшего священника.