– Это вы… меня… забрызгали? – снова спросила она, чувствуя, что от знаменитого благоразумия не осталось и следа.
– Да. Я… – сказал он и виновато понурил голову.
Она изо всех сил треснула его кулаком по затылку. Он опешил, схватился за голову и засмеялся.
– Пойдемте, вы замерзнете, – сказал он.
Она заплакала, прикрывая грудь локтями. Он набросил ей на плечи свой пиджак и повел ее в машину. Щелкнула дверь, она оказалась в теплом салоне и вдруг почувствовала, что на нее никто больше не смотрит. Даже хозяин машины смотрел на руль, боясь покоситься в ее сторону.
Между тем, возбуждение не думало проходить. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы спокойно назвать адрес собственного дома, где ее ждал Мэл на стене и запасная одежда в шкафу. Странно, но ей хотелось только сбросить грязное и мокрое. Надеть взамен что-либо теплое и сухое не хотелось. А хотелось остаться совершенно голой, а дальше видно будет.
Незнакомец, унизивший и растоптавший ее чудесный день, вел себя тише воды и ниже травы. Только его глаза – острые, живые, которые она видела в зеркальце салона, не вязались с молчанием.
Он великолепно вел машину. Несмотря на казус с лужей, чувствовалось, что это – профессионал, каких поискать. Москва неслась мимо, не успевая заглянуть в окна машины, и девочка была этому рада.
Тишина каталась по салону, как пустая бутылка. Он включил музыку, но Она сразу подобралась, как пружина, и Он вернул тишину на место.
Потом Москва за окнами остановилась, и Она увидела из окон свой подъезд. Она выскочила из машины, громко хлопнув дверью вместо прощания, и умчалась к себе на пятый этаж, прыгая через три ступеньки.
Еще на бегу, она почувствовала, как рвется наружу возбуждение. Едва успев открыть дверь, она бросилась в туалет и, сидя, срывала с себя одежду, пока бесконечная струя била в пасть удивленного унитаза.
Потом она бросилась в комнату, голая, рухнула в кресло и, расставив ноги широко, как только могла, схватила себя руками за грудь и пах. Глаза впились в портрет на стене, но с неожиданной ненавистью разглядели только пыль на глянцевой бумаге, иностранные слова, бессмысленное чужое лицо…
Она зажмурилась, сжала пальцы изо всех сил. По ладони текло. Она провела языком по линии жизни и подхватилась с кресла. Распахнула дверцу шкафа, схватила первое попавшееся платье, и, на ходу втискиваясь в него, выбежала в коридор. Ступени лестницы опрокидывались перед ней, как костяшки домино – одна за другой. Наконец, распахнулась дверь – и в маленький двор, заросший старыми велосипедными шинами и сохнущим бельем, вырвалась разъяренная похоть семнадцати лет от роду…