Мы любили нашего комбата и всячески оберегали от вражеской пули.
Но к исходу дня вражеским танкам удалось форсировать Нарву. На бортах танков были автоматчики. На нашем берегу создалась критическая обстановка. Танки и автоматчики вели губительный огонь. В этот решающий момент к нам на помощь пришла авиация. На наших глазах в течение нескольких минут было уничтожено более пятнадцати танков. Остальные стали поспешно отступать.
С седьмого на восьмое августа во второй половине ночи фашистская авиация сбросила на лес тысячи зажигательных бомб. За несколько минут лес превратился в бушующее море огня.
Чтобы помешать нам тушить пожар, артиллерия врага открыла беспорядочную стрельбу, снаряды рвались в лесу в разных направлениях.
Преграждая путь огню, бойцы и командиры батальона рыли на северном склоне оврага новую траншею. Наши неразлучные друзья — минеры взрывали противотанковые мины: взрывной волной тушили огонь пожара.
На следующий день гитлеровцы не возобновляли атак.
Командир роты Круглов составил сводку о наших потерях. Список был длинный, каждая фамилия была знакомой и дорогой.
Ротный медленно поднялся, лицо его посерело и осунулось, глаза провалились, на висках засеребрились пряди волос.
— Отнесите в штаб батальона, — подавая список связному, сказал он. И когда связной выходил из землянки, добавил: — Не забудьте почту принести!
…Во второй половине ночи с восьмого на девятое августа политрук Васильев и я возвратились из штаба батальона. Многие товарищи спали. Сидя на патронном ящике, Круглов при свете свечи читал письмо. Листок, лежавший на его коленях, был исписан неровным детским почерком. Круглов молча протянул листок Васильеву. Политрук взял его и вслух прочитал:
— «Милый мой папочка! Где ты теперь? Что с тобой? Я не знаю, ночью просыпаюсь, вспоминаю тебя и плачу. Мама тоже плачет, она скрывает от меня свои слезы, но я их вижу. Папочка, я храню твое первое письмо, которое ты нам прислал с фронта. Папочка, кончай скорее войну и приезжай к нам. Как мне хочется быть вместе с тобой. Целую крепко, крепко. Твой сын Толя».
Письмо это тронуло мое сердце. Свое волнение я и не пытался скрыть.
Круглов, не стесняясь, поцеловал письмо жены и сына и, аккуратно сложив, спрятал в карман гимнастерки. Некоторое время он сидел, глубоко задумавшись, глаза его с тоской смотрели в сторону Ленинграда.
Политрук спросил:
— Что пишет жена? Как она без тебя живет?
— Очень волнуется за нас…
— Да, тяжело. И моя волнуется. И не знаешь, как успокоить.
Васильев подал Круглову приказ комбата. Командир роты несколько раз перечитал приказ. Потом он недоверчиво посмотрел в лицо политруку: