— Это правда?
— Да…
— Значит, отступаем?
— Немцы овладели Кингисеппом, нас могут окружить.
Круглов порывисто встал, подошел к пулемету. Среди отдельных винтовочных выстрелов резко выделилась длинная очередь. Она как бы передавала ярость, кипевшую в груди человека, который не щадя жизни отстаивал здесь каждый метр родной земли.
Но приказ остается приказом.
Мы покинули рубежи на реке Нарве, обагренные кровью наших товарищей.
Ночью наш полк форсированным маршем подошел к реке Луге и на рассвете переправился на восточный берег в районе Александровской Горки, прикрыв шоссейную дорогу Кингисепп — Крикково.
После восьмидневного боя и утомительного ночного перехода многие бойцы, как только добирались до траншеи, падали на землю, еще покрытую росой, и сразу же засыпали.
Мы с Сидоровым сидели на краю канавы, недалеко от шоссейной дороги. Рядом с нами, возле старой березы, прислонясь плечом к шершавому стволу, стоял Романов. Лицо Петра, густо обросшее бородой, было злым. Ночью он у связистов, настраивавших рацию, слышал радиопередачи немцев. Немецкое радио сообщало: «До Москвы остался трехдневный марш, а до Ленинграда меньше того. Сегодня наши войска взяли город Кингисепп, вступили в предместья Ленинграда». Романов, прищурив глаза, смотрел в сторону города Нарвы, где всю ночь не утихал бой.
Ершов и Гриша Стрельцов, устанавливая станковый пулемет на открытой позиции вблизи дороги, тоже настороженно посматривали на ту сторону реки Луги, откуда мы ждали подхода противника.
— Вот ты, Гриша, говоришь, что старая дружба забывается, — проговорил Ершов.
— А что, разве это не так? — ответил Стрельцов, втыкая в землю ветки ольшаника для маскировки пулемета с воздуха.
— Нет, еще раз нет, Гриша! — решительно заявил старый пулеметчик, проверяя набитые ленты в коробках. — Старая дружба не умирает…
О дружбе Василий Дмитриевич говорил с увлечением, с жаром, как о самом возвышенном человеческом чувстве. Глаза его загорались в этот момент светлой радостью, он буквально перевоплощался.
— Дядя Вася, — послышался голос Акимова. — Вы когда-нибудь плакали? спросил он.
— Плакал, Сеня, да еще как плакал. Это случилось в двадцатом году, когда беляки убили моего фронтового друга.
Ершов умолк, остальные бойцы взялись за кисеты.
Мимо нас, лязгая гусеницами, проходили тягачи, тащившие длинноствольные пушки. С глухим рокотом, выбрасывая облака синего дыма, шли одна за другой машины, груженные ящиками и бочками. Почти без шума проносились легковые автомобили. В кузовах, на прицепах, на орудийных лафетах, даже на стволах пушек сидели артиллеристы. Лица у всех были хмурые, одежда испачкана маслом и покрыта дорожной пылью. Это наши артиллеристы отходили из Кингисеппа на новые позиции.