— Товарищ старший лейтенант, к немцам в траншею прибыли свежие силы: они к чему-то готовятся. Орут словно оголтелые. И будто речь не немецкая.
Круглов взглянул на часы.
— Фашисты еще не раз попробуют прорваться в Ленинград, — сказал старший лейтенант. — Они видят, как нам трудно, вот и усиливают обстрел, да и жилые кварталы города не жалеют, думают, что мы сложим оружие и поднимем руки. Круглов осмотрел присмиревших бойцов и командиров: — Вы, друзья, видите, как гитлеровцы хлебом нас дразнят? Но на войне сильный не дразнит слабого, а бьет его. Силен тот, кто идет в бой и знает, за что должен драться. Скоро придет помощь с Большой земли. Вот тогда и произведем с врагами полный расчет.
Мне вспомнилось все, что я пережил вместе с этим человеком на фронтовом пути. Какой командир! Он стал нам настоящим другом, хотя и был требовательным, строгим офицером.
Круглов подошел к сержанту Андрееву, дружески обнял его:
— Вот что, дорогой сержант. Нам нужно добыть языка. Вот как нужен!
— Это можно, товарищ старший лейтенант, — просто ответил Андреев. Прикажите.
— Спешить особенно не будем. Повременим, ребята, денек-другой, посмотрим, что немцы намерены делать, а там и решим, откуда лучше пробраться к ним в гости.
— Эх! Потемнее бы выдалась ночка, мы передали бы гитлеровцам подарочек от ленинградцев, — сказал Андреев, вертя в руках противотанковую гранату.
В течение нескольких дней мы готовились к предстоящей операции. Только Леонид Собинов молча хмурился и старался остаться один.
Замкнутость товарища нас волновала. На наши вопросы Леонид не отвечал.
— Да ты скажи, о чем думаешь? — спрашивал его Андреев.
— Что-то нездоровится. Ничего, пройдет. — И Собинов уходил в траншею.
Мы знали: такая хандра иногда нападала даже на очень стойких бойцов перед серьезной операцией. Но, помучив, она отпускала солдата, когда наступала минута для действия. Так было и на этот раз.
С наступлением рассвета мне и Строевой было приказано неотлучно наблюдать за расположением немцев, но не стрелять. Это сущая пытка для снайпера: видеть врага и не пристрелить его. Как назло, возле одного блиндажа в траншее вертелись два гитлеровских офицера. Они разговаривали, изредка поглядывая в нашу сторону.
— Нет, не могу их видеть, — сказала Строева, — буду стрелять.
Я удержал ее.
— В таком случае любуйся ими сам, а я уйду.
На исходе дня в наш окоп приполз Романов. Он заметно волновался.
— Ребята, — сказал Петр, — я весь день прислушивался к их голосам. Там, знаете, не одни немцы, среди них есть французы и мадьяры. Я обо всем доложил командиру роты, он обещал прийти к нам ночью.