И шах удержался от взрыва гнева. Он должен победить Байду так, как победил в себе ее яд, — терпением, стойкостью (по телу его пробежала судорога, напоминая о недавних муках, но никто ничего не заметил).
Бабур молчал. Заговорил Маликдод Карони:
— Не изображайте из себя героиню-мстительницу, вы, мать султана Ибрагима! Вы поступили подло, обманув доверие шаха!..
— Молчи, предавший! Чтоб достигнуть своей цели, я должна была войти в доверие!
— Вы предали святое имя матери! Вы при всех нас плакали слезами умиления, когда наш повелитель возвеличил вас, объявив своей названой матерью.
— О нет! То были слезы отвращения. Я не могла считать себя матерью того, кто принес смерть моему Ибрагиму!
Бабур и здесь промолчал. Карони повысил голос:
— Но у вашего сына войско было в десять раз больше, чем у шаха Бабура. И если бы ваш сын одержал победу, он — я уж знаю! — не оставил бы в живых никого из противников своих. Война есть война! Живи у вас в сердце чувство справедливости, вы не стали бы так коварно прибегать к яду. Шах Бабур бился честно — на поле брани, сабля против сабли!
— Я женщина, я не могу сражаться с саблей в руках! Яд был моей саблей. Чужаки-завоеватели убили тысячи и тысячи наших людей на панипатском поле. Они посеяли семена смерти по всей Индии. Сколько матерей, подобно мне, ходят сейчас в белой одежде, обливаясь слезами, сколько вдов сжигает себя на погребальных кострах? Яд, который я дала, он был из семян тех самых смертей, что посеяли чужаки-завоеватели! Этот яд пропитан горькими слезами вдов и сирот!
Беки зашумели. Один бородач поклонился Бабуру, предложил:
— Мой хазрат, хватит нам слушать эту бешеную старуху! Пусть палачи вырвут ей язык!
— Да, да, пусть разрежут меня на куски, пусть четвертуют, как и Ахмеда, — в ярости крикнула Байда. — Я не боюсь вас, не боюсь!
Мученическая смерть этой безоружной матери? О, то великая угроза! Как на это посмотрят матери его детей? Что скажет Мохим-бегим? Недавно он, Бабур, дописал в своей книге главу о Герате — про смерть Хадичи-бегим. Коварная, вероломная была женщина, не меньше, чем Байда. Но когда приняла мученическую смерть от этого придурковатого бешеного быка, от Мансура-бахши, наученного Шейбани-ханом, стала светлой в людской памяти, и смерть ее вызывает до сих пор негодование многих, презрение к Шейбани вызывает. Он сам, Бабур, дав себе зарок писать полную правду, поддался этим чувствам, когда помянул о Хадиче — жертве насилия.
Как теперь поступить, чтобы и к себе не вызвать презренья?
Беки шумели, требовали казнить Байду.
— Бросить бешеную бешеному слону! Пусть растопчет!