Неожиданно он открыл в себе призвание юмориста, по его словам, «некий дар, не поддающийся определению». Послал в газеты несколько острот, их напечатали, и Аллен получил свой первый гонорар. Так начинается его карьера гэгмена (человека, придумывающего остроты), телесценариста, конферансье в ночных клубах; так он прокладывает себе дорогу на экран, к премии «Оскар», к обложке журнала «Ньюсуик», в котором его именуют просто — «гений».
— Меня нередко спрашивают, хочу ли я обессмертить себя своими творениями. Конечно, хочу, и достичь этого очень легко: я просто не собираюсь умирать.
А еще он хотел бы стать мастером международного класса по гольфу, теннисистом, как Джон Макенрой, и концертирующим пианистом, как Джон Льюис. Но ему не повезло: он стал киношником.
Начало было, как всегда, нелегким: он выступал в третьесортных кабаре с труппой комедиантов. При этом публика состояла почти сплошь из пожилых евреев, поэтому надо было по ходу дела переводить свои остроты на идиш.
— Трудная, доложу вам, задача смешить добропорядочных обывателей, — говорит Вуди Аллен.
Потом «Нью-Йоркер» опубликовал его рассказы, вышло собрание его анекдотов, пластинки, интермедии для бродвейских театров, иллюстрированная история его жизни — словом, деньги потекли рекой.
— Я люблю играть, но не настолько, чтобы ограничиться актерской профессией. Люблю писать, но не так, чтоб больше ничего не делать. Люблю аплодисменты, но живу не только ради них. Люблю деньги, но они у меня есть.
Он знаменит, богат и не скрывает этого. Роскошный аттик на Парк-авеню, севрский фарфор, подлинники Пикассо, «роллс-ройс» у подъезда…
— Я выбрал цвет слоновой кости, — говорит он. — У людей я почему-то неизменно ассоциируюсь с Гринвич-Виллидж и с бродягами в драных свитерах. Так вот, это совершенно не мой тип. Я никогда таким не был. Никогда. Я всю жизнь прожил на Манхэттене, питался только в первоклассных ресторанах и покупал только лучшие автомобили. Однако же шофер всегда высаживает меня, не доезжая до того места, куда я направляюсь: на владельца такой роскошной машины начинают глазеть, а меня это раздражает.
У него есть любимые заведения: «Russia Tea Room»[12], вся в коврах и самоварах, по большей части декоративных, и «Элен» — элегантный ресторан, хозяйка которого, милая и услужливая еврейка, умеет оградить его от любопытных взоров. Тем не менее публике известны его вкусы: рогалики, спагетти и минеральная вода «Перье». Он терпеть не может деревню: «тьма комаров, муравьев и ни одного китайского ресторана».
Замкнутый, необщительный, он, как все великие комедианты, от Мольера до Чаплина, маскирует свою меланхолию смущенными улыбками. С юношеского пристрастия к комиксам он теперь переключился на Пруста, Малера, Ингмара Бергмана; впрочем, ему и с самим собой не скучно.