Гидеон изучал колыхающуюся морскую карту. Ему нужен план. Ему надо найти способ вытащить их всех из этого кромешного ада.
Но карта то проступала четко, то расплывалась. Он никак не мог ее прочесть. Не мог думать.
Если б сражение прекратилось хотя бы на минуту, если б корабль хотя бы на минуту затих, он смог бы подумать.
— Я могу сражаться, капитан. Разрешите мне сражаться.
Он поднял взгляд от стола. Откуда взялся мальчишка?
— Иди в трюм, Джимми.
— Но я могу сражаться. Просто дайте мне ружье.
— Ты не можешь сражаться. — Он нетерпеливо показал на грудь мальчишки. — У тебя же нет рук.
Мальчишка взглянул на свои истекающие кровью раны.
— Разрази меня гром. И то правда. Мамка шибко осерчает.
Гидеон заморгал, глядя на кровь. Что-то тут не так.
Да все тут не так.
Ему нужно отправить мальчишку в безопасное место. Это его долг — отправить мальчишку в безопасное место.
— Беги в трюм. — Разве он не сказал всем мальчишкам, чтоб шли в трюм? — Быстро!
— Не-а. — Джимми пожал плечами. — Да мне руки не шибко-то и нужны. Вот у Билли головы нету, вот это незадача.
Дверь каюты распахнулась, и вошел юный Колин Ньюберри с дырой с обеденную тарелку в животе, и он сжимал в руке голову Билли, словно фонарь.
— Нашел! А где он сам?
— Я теряю вас, — услышал Гидеон собственный шепот. — Я теряю вас…
Вслед за Колином вошел лорд Марсон. Верхняя левая половина туловища у него начисто отсутствовала, из оставшейся половины вытекала кровь и растекалась лужей по полу.
— Что потерял, капитан? Это голова Билли? Он ищет ее.
— Отправляйтесь в трюм! Бога ради, я же приказал вам идти в трюм!
Голова Билли заморгала.
— Но, кэп, мы же только что оттуда.
Все фигуры перед ним расплылись, крик отчаяния эхом зазвучал у него в голове и сдавил горло. Гидеону хотелось выдавить его оттуда. Если бы хоть раз удалось это сделать, агония уменьшилась бы. Но с губ не сорвалось ни звука, только долгий стон, который он услышал словно с очень большого расстояния.
— Гидеон, Гидеон, проснитесь. Ради Бога, проснитесь.
Голос Уиннифред проник в его сознание сквозь волны боли и отчаяния. Наконец-то, наконец крик начал умирать, медленно стихать, как последняя нота какой-то неистовой симфонии.
Первым, что он увидел, были ее глаза. Трудно было разглядеть что-то, кроме потолка или верхушки полога, когда он очнулся ото сна, и несколько мгновений он мог только тупо таращиться, пока рассеивались остатки сна. Воистину совсем не так ужасно, просыпаясь, видеть прекрасные глаза, полные озабоченности… и страха.