— Нет в моем сердце иных целей, чем умножать вашу славу. Чтоб правление ваше было все лучезарнее и лучезар…
— Хватит!.. — Шах-заде не дождался конца славословящей фразы. — Я устал… эмир… Устал от государственных забот. И душа моя, эмир, жаждет забот… иных. Как говорят поэты, жажду вдохнуть аромат розы!
Шах-заде вытащил из-под подушки золоченую трещотку, взмахнул ею. На призывный стук тотчас явился темнолицый сарайбон.
— Передай главной госпоже гарема, пусть придет сюда!
И, когда сарайбон исчез за дверьми, обратился к Султану Джандару:
— Я на слышен про одну розу, эмир. Слава ее велика… И моя душа захотела вдохнуть аромат этой розы.
Твои глаза, моя газель, мне душу опаляют.
Твои уста, как два цветка, рубинами сверкают.
А? Каковы стихи, эмир? Твой повелитель понимает толк в сложении стихов… Да ты пей, эмир!
— Стихи превосходные, благодетель. — Эмир единым духом осушил чашу.
Вино не принесло успокоения, не освободило от предчувствия чего-то дурного, что должно было случиться.
В каком цветнике растет эта роза, чей аромат хотел бы… вдохнуть лучезарный султан?
В покой вошла госпожа гарема. На лице, как полагается, прозрачный кисейный платок голубого цвета. На загнутых носках отороченных золотым шитьем кавушей красовалось по жемчужине. Руки на пышной груди. Нежно прозвенели в поклоне украшения. Хмельной взгляд шах-заде задержался не без удовольствия на ее пышных бедрах, ясно обозначавшихся сквозь тонкий шелк шаровар.
— Описание той розы пусть нам даст госпожа гарема. Проходите, ханум, присядьте к нам.
Движения этой женщины при всей ее полноте были бесшумны и изящны. Она не подошла, подплыла к сидящим мужчинам, присела перед шах-заде почтительно и в то же время готовно, столь же игриво-почтительно приняла пиалу, что протянул ей, улыбаясь, Абдул-Латиф, а другой рукой проворно, так что перстни блеснули на пальцах, откинула кисею с лица. Как положено, чуть пригубила, выгнув шею, напружинив стан, — вся почтительность и вся истома, что читалось в глазах, устремленных на повелителя.
Эмир Джандар украдкой — но неотрывно — глядел на ее налитую, словно спелое яблоко, фигуру, на жаркую полноту рук, угадываемую за легкими рукавами, обнажившихся, когда красавица брала пиалу, на ее манящие груди, высоко вздымавшиеся под сукном красного мурсака; эмир облизнул вмиг ставшие сухими губы, проглотил комок в горле.
Шах-заде усмехнулся, заметив волнение эмира.
— Ханум, опишите-ка нам ту, розоликую…
Госпожа гарема свела тонко изогнутые брови, меж которых устроилась темно-синяя, искусно посаженная родинка.