— Помер? — улыбаясь закончила его фразу старуха. — Скончался? Преставился? Отправился к Создателю?
— Помер, — выдохнул Эдди. — И это все, что я помню. А потом вот вы, и другие, и всякое такое. Но когда помираешь, разве не находишь покой?
— Находишь, — сказала старуха, — когда у тебя у самого на душе спокойно.
— Как же… — Эдди покачал головой.
Ему захотелось рассказать ей о тревоге, что не покидала его со времен войны, о ночных кошмарах, о том, что его почти ничто в жизни не радовало, и о том, как он в одиночестве ходил на пристань смотреть на рыбаков, что тянули рыбу огромными сетями, и о том стыде, что он испытывал, сравнивая себя с этими бившимися в сетях существами, пойманными в ловушку, из которой уже не выбраться.
Но он не стал ничего об этом рассказывать, а только проронил:
— Не хочу вас обидеть, мэм, но я ведь вас совсем не знаю.
— Зато я тебя знаю, — сказала старуха.
Эдди вздохнул:
— Да-a? Откуда ж это?
— Ну, — сказала она, — если ты не спешишь…
* * *
И тогда, хоть и не на что было, она присела. Аккуратно расправила юбку; в женской манере скрестив ноги, с прямой, как струна, спиной, она покоилась в воздухе. Подул легкий ветерок, и Эдди уловил запах духов.
— Как уже сказала, я когда-то была простой девчонкой. Подавала еду в ресторанчике «Морской конек». Он стоял на океане, там, где ты рос. Может, помнишь? — Она кивнула в сторону закусочной, и Эдди вдруг вспомнил. Конечно. То самое место. Он там часто завтракал. Его называли «Жирная ложка». Его уж давным-давно снесли.
— Вы? — Эдди вдруг стало смешно. — Вы работали подавальщицей в «Морском коньке»?
— Точно, — гордо ответила старуха. — Подавала кофе рабочим дока, а прибрежным рыбакам — пирожки с крабами и копченой свиной грудинкой.
Я тогда, надо сказать, была хорошенькая. Многие меня замуж звали, а я всем отказывала. Сестры меня ругали на чем свет стоит: «И с чего это ты такая разборчивая? Выходи замуж, пока не поздно».
А потом как-то утром заходит к нам в закусочную самый что ни на есть элегантный господин. Костюм в тонкую полосочку, на голове котелок. Темные волосы аккуратно подстрижены. И то и дело улыбается в усы. Я ему подаю, он мне кивает, а я стараюсь не глазеть на него. И тут он заговорил со своим спутником, и я слышу: у него такой звонкий, уверенный смех. И еще я заметила, как он дважды на меня посмотрел. А когда расплачивался, сказал, что зовут его Эмиль, и спросил, можно ли ему нанести мне визит. И я сразу же поняла: не придется моим сестрам больше гнать меня замуж.
А как он потрясающе за мной ухаживал — он был человек со средствами. Возил меня туда, где я сроду не бывала, покупал наряды, о которых я и мечтать не могла, угощал едой, какую я в своей бедной, скромной жизни никогда и не пробовала. Эмиль в свое время вложил деньги в строевой лес и сталь и очень быстро разбогател. Ох, как он любил тратить деньги, а уж как любил рисковать — только придет ему в голову идея, и ему уж удержу нет! Думаю, потому его и потянуло к такой бедной девушке, как я. Он терпеть не мог тех, кто родился богатым, и ему жутко нравилось делать то, что «приличные люди» никогда бы себе не позволили.