— Лиза, ты молодец! Я-то поахала, прочитав газеты, и успокоилась. Я позвоню в Ленинград. Кстати, ты знаешь, что Румянцев открыл художественный салон?
— А разве это можно? И как же Русский музей? — недоумеваю я, — Он что, бросил работу?
— Вроде, теперь можно, а в музее он уже не работает, ты разве не знала? Он и еще один такой же непрактичный талантливый художник арендовали недалеко от Невского полуподвальное помещение, влезли в долги, сделали ремонт и теперь пытаются торговать картинами. Оба ничего не понимают в коммерции. Съездить, что ли, посмотреть на все это? Заодно я бы переговорила с нужными людьми. А Румянцев отлично разбирается в современной живописи.
— Господи, Света, как я тебе завидую! Если бы можно было — я бы пешком пошла домой, — безнадежно вздохнула я, — Дома я вытерпела бы все. Пусть меня бросают, топчут — но я села бы на своем Васильевском острове, поплакала и стала бы жить дальше, заниматься французской филологией — и ничего мне больше не нужно. Как я страдаю здесь. В Риме, в Венеции, в Гранаде, в Лондоне, в Брюсселе — хочу в нашу грязь, в наше разорение, в нашу красоту. Лежу как-то на пляже, давно, еще с Ивом, на греческом острове в Ионическом море, и вдруг так захотелось на Карельский под дождичек — аж сердце сжалось от боли. Нигде не могу забыть Ленинград. А еще — наш северный городок, когда мне было пятнадцать и мы ходили на лыжах в сопки, и Коля учил меня целоваться. Я тогда влюблена была в блондина с голубыми глазами, как Саша теперь. Кстати, я еще должна с тобой поговорить о Саше. А ты скучаешь?
— Я тоже скучаю, но я ведь каждый год два месяца там. И я художник, мне надо, чтобы все было разное, я на одном месте с трудом долго живу. Там было тяжело, здесь тоже. Но здесь, как затосковала — взяла мольберт, краски — и хоть на Гаваи, хоть в Японию. Вот чего мне здесь не хватает — поговорить не с кем. Тебе-то проще: хочешь что-то сказать — пишешь и все читают!
Я смеюсь невесело:
— Это как с глухонемыми. Помнишь, как мы в твоей мастерской сидели вечерами? Приходил еще художник, мне очень нравились его картины, бородатый такой. Я безумно любила с ним общаться. Илья, кажется?
— Его нет уже, Лиза, — хмурит брови Светлана, — Покончил с собой. Но там дело темное.
— О, я не знала, — я прижимаю руку к губам, — Господи, как жаль! Вот у кого была искра божья. Что же это делается, Светка!
— Коля был очень дружен с ним. По-моему, у него тоже были неприятности.
— Я не знала, — потрясенно шепчу я, — Он никогда мне не говорил…
Я замолкаю, задумавшись. Мои мысли о Коле приобретают другое направление. Я ведь совсем не знаю, как он там жил эти три года без меня. Мое желание видеть его возле себя заслоняло все остальное.