И Заруба наконец дождался своего дня. Перед выходом он пришел попрощаться с Варягом, долго тряс ему руку, заискивающе смотрел в глаза, пытаясь угадать судьбу. Рассказывали, что он, выйдя за ворота, умолял надзирателей проводить его до станции, в пяти километрах от лагеря. Те отмахнулись от него, заверив, что дорога безопасна. Где-то на полпути вышли из леса несколько человек. Заруба сразу же отдал все, что у него было, — деньги, что заработал или выманил у этапников, кое-какие вещи, — умолял не убивать. Его долго месили ногами, а когда решили, что он уже мертв, скрылись в тайге. Но Заруба каким-то чудом ожил и почти ползком стал пробираться к станции. Не дойдя километра до цели, он наткнулся на вторую засаду. Увидев, что Заруба пуст, мстители разозлились и искололи его ножами, а потом выбросили искромсанный труп на дорогу.
Новый шнырь, хоть и стукач, был порядочнее. С ним и обошлись мягче. Встретили его не возле лагеря, а в аэропорту, предложили рюмку коньяка, подсыпав снотворное, и, когда уснул, обворовали. Но не тронули, так как в БУРе он много помогал.
Непрочное примирение Татарина и Варяга тревожило лагерь, и развязки ждали все. Были такие, что готовились к резне, чтобы свести какие-то старые счеты, другие, большинство, прикидывали, как бы не быть втянутыми в склоку. Известно, что во время общелагерной резни разбивают все лампы в бараках, идет повальное убийство и выжить мало кому удается.
И день настал. В воскресенье я столкнулся в дверях барака с Максимычем. Меня поразило странное, загадочное выражение его лица.
— Случилось что, Максимыч?
— Татарин с Варягом подрались.
— Как подрались?
Максимыч пожал плечами.
— Не важно как. Теперь начнется. Я как раз пришел с зоны. Из полутора тысяч человек лишь триста в живых осталось. На картишках столкнулись. Этого следовало ожидать. — Он ободряюще улыбнулся. — Ничего, как-нибудь. Все веселее время пройдет.
Я зашел за барак, где обычно за агитационными плакатами по вечерам сидели на лавках зэки, играя в домино или в карты. Там при слабом свете уличного фонаря копошилась многоголовая гидра. У каждого в рукаве засаленного бушлата был наготове нож или штырь. Немного поодаль, под фонарем, стоял Татарин. Он подобрался, как для прыжка, засунув руку за полу бушлата, и что-то говорил парню, видно, посланнику Варяга. У парня глаза от нервного напряжения вылезли из орбит, он смотрел на Татарина, как на звероящера, но от своего не отступал и тоже что-то доказывал.
— Да вспори ты ему брюхо, — послышался ленивый голос из-за плаката.
— Нет, я с той падлой хочу поговорить, — отозвался Татарин. — А этот все равно свое найдет.