С другой стороны плаца сгрудились приверженцы Варяга, их едва можно было различить при слабом свете лагерных фонарей и сибирских звезд.
— Менты идут!
Все бросились по баракам. Татарин залез под одеяло прямо в сапогах и зэковской робе и притворился спящим. Остальные принялись расправлять постели — был уже час отбоя. Два надзирателя зашли внутрь, подозрительно оглядели всех и ушли, приказав немедленно ложиться. Немного погодя Татарин вскочил и выбежал наружу, потом снова забежал обратно и залез под одеяло. Никто, конечно, не спал.
— Как там дела? — послышался голос.
— Менты расставили посты по всему лагерю, — сказал Татарин. — Сегодня ничего не получится. Завтра, наверное, будем говорить в рабочей зоне. Только ножи придется запрятать, завтра шмонать будут как надо.
Глубокой ночью пришли надзиратели и увели Татарина в изолятор. Варяга забрали наутро. Кто-то своевременно предупредил администрацию. Без главарей банды сразу же распались и притихли. Татарина снова отправили на особый режим, а Варяга вернули на несколько дней в зону: он ожидал отправки в другой лагерь.
* * *
Едва ушла первая смена, я стал одеваться, незаметно засовывая за пазуху конверты с письмами, которые мне необходимо было отправить собственным тайным каналом. Не спеша надел я толстые шерстяные носки — мое бесценное лагерное сокровище, которому завидовали все, потом взялся за тапки. Вдруг что-то вонзилось мне в ступню. Я быстро поднял ногу и осмотрел тапок — в нем была крошечная вмятина. Кто-то приладил ржавый обломок иглы так, чтобы, когда я встану, он полностью вошел в ногу. Я выдернул его, завернул на всякий случай в бумагу и вышел наружу. У барака Варяг сидел на лавке в своей обычной позе, согнувшись, закутавшись в бушлат, презрительно и уныло уставившись вдаль. Рядом стояла кружка чифира.
— Значит, отправляют, — сказал я, присаживаясь рядом.
Варяг кивнул.
— Они, суки, знают, куда меня отправить. На той зоне мой давнишний враг. Я его раз подрезал, да не до конца.
На лице бандюги появилось какое-то подобие человеческого чувства — печаль, что ли, а может, все та же тоска тюремная: надоело все до чертиков и тошнит от всего. А жизнь все заставляет — дерись, ибо нет выхода для таких: или их боятся и подчиняются им, или, почувствовав слабину, расправляются с ними за старое. Ох, как надоел ему, видимо, этот путь, а уже никуда не свернешь! Лагеря, драки, убийства — до тех пор, пока кто-нибудь, более молодой и сильный духом, не одолеет или камера смертников даст бедняге свой последний приют.
— Случилось что-нибудь? — спросил Варяг, остро, как бритвой, полоснув прищуренными глазами.