— Момент истины. Сан Саныч…
— Вы так полагаете?
— А давайте призовем на помощь нашу милую гостью.
— Конечно! Если я чем-нибудь смогу… — привстала девушка.
— Тут темный момент покаянной исповедальности, — сказал я. — Метанойа.
— О! Это меня интересует! В православии или католицизме?
Но я захлопнул книжку.
Как только остались мы одни. Колик поспешил предупредить мое возмущение:
— Просто не хотел, чтобы вы попали в дурацкое положение, оказавшись в фарватере у нашего атомного ледокола…
Колик запер дверь на Лаврушину «собачку» — любовница привезла ему из Италии специальную латунную вставку в замок, чтобы ни оперотряд, ни комендантша не смогли застать врасплох.
Положил чемодан на диван.
— Кундалини в действии!
Поднял крышку и глаза — чтобы увидеть мою реакцию. Надеюсь, глаза на лоб у меня не полезли, хотя ничего подобного в жизни я не видел. Почти доверху Лаврушин чемодан набит был наготой. И глянцевой, и матовой, но черно-белой. То есть, бело-серой. Не порнографией — нет. По нынешним временам, вполне целомудренными снимками, и даже не без претензий на фотоискусство в жанре «акта». Но тогда, в январе 1972-го, я, конечно, был очень впечатлен. И было очень странно под завывания пурги созерцать напластования голых девушек.
— Нашпокано не только в наших стенах, но среди них немало вам знакомых, так сказать, лиц… Угодно ли обозреть?
Но я воздержался от просмотра.
Зла мы, конечно, Лавруше не желали, но во всем этом было нечто сомнительное— и не только в самом факте нарушения прайвеси по-приятельски. В результате вскрытия его тайны мы себя чувствовали лилипутски-маленькими, тогда как он, Лавруша, отсутствовал сейчас большим, как Гулливер.
— Не знал, — сказал я.
— Что?
— Что он еще снимает.
— Ты много еще не знаешь… Прячет в шкафу. Не лыком шит. У него и штатив имеется. Фотолюбитель, да… — Колик задвинул чемодан, и, вставши, отряхнул набрякшие из-за кальсон колени брюк. — Вдобавок ко всему.
— Широк человек.
— Ага. Не только в жопе…
Тут Колик недобро преувеличивал — во чреслах Лавруша просто был тяжеловат. Он вообще был крупный парень. Уже потом, в его «шляхетский» период, на ту же тему язвили соотечественницы Полы: «Хлопак Шлёнский: в дупе широкий, а в раменах вонзкий». На что Пола, залегая отсыпаться после отплаченного Лаврушей завтрака в профессорской, отвечала: «А вам попадался такой Шленский, чтобы за ночь по пятнадцать раз?»
Злоязычные полячки затыкались.
А что тут скажешь?
Пятнадцать (15!) — это, конечно, воспринимается мифом. Но после марафона с Полой (опасаясь сплетен, она убегала до рассвета), накатывал на Лаврушу и шестнадцатый вал, отправляемый мануально в умывальник — просто по инерции. Параллельно бритью вокруг усов. Пола этого не знала, но с приятелем отчего не поделиться натурфилософским наблюдением? Такойужуродился, дескать… Феномен!