Из кожи камула или нет, знамя Губительного Ока было грозным оружием и имело устрашающий вид, даже в состоянии покоя. Неудивительно, что лишь немногие люди или зверолюди осмеливались смотреть на него. Когда придет время свернуть яркие палатки и облачиться в броню, все, призванные в это войско, хорошо запомнят страшное знамя. Они пойдут в бой так, словно ужасное Око — и сам Гавалон — еще взирают на них.
Гавалон прекрасно знал, что годы превратили его в нечто почти столь же устрашающее, как его знамя. Быть проводником темной магии его бога означало тяжкие испытания для плоти, но Гавалон не жаловался ни в малейшей степени. В те дни, когда он еще не был Гавалоном Великим, он мог считаться всего лишь уродливым, но теперь никто не посмел бы применить к нему слова «всего лишь» даже в мыслях. Теперь его уродство было грозным и потрясающим, даже возвышенным. Те, кто не знал его, могли принять его за одного из зверолюдей, хотя его ноги по-прежнему нуждались в обуви, и никто не знал, как называется тот жуткий зверь, чью голову он сейчас носил.
— Не обязательно долго смотреть, чтобы увидеть, — сказал Гавалон. — Человек, с которым следует считаться, останется в памяти, даже если его видели долю секунды и краем глаза. Человек, который есть нечто большее, чем просто человек, остается в памяти даже у тех, кто не осознавал, что видел его, кому он казался лишь частью ночного кошмара: силуэт во мраке или в туче пыли, но ничего более отчетливого. Не сомневайся, мое присутствие здесь общеизвестно и ощутимо — и оно останется таковым, когда я должен буду удалиться, дабы завершить ритуал, который решит судьбу этого мира.
— Дабы, дабы, — пробормотал Нимиан, словно это было некое ругательство. Мальчик подпрыгивал, словно ему хотелось справить нужду — но сила, управлявшая им, была гораздо древнее человеческих побуждений. По правде говоря, Сосуд являл собой неожиданно жалкое зрелище — низкого роста, тощий и уродливый. Однако Гавалон знал, что из самых уродливых личинок получались самые сильные огро-мухи и самые красивые дневные мотыльки. Даже мегаскарабеи начинали жизнь жалкими червями-личинками — и чем было преображение столь ничтожных существ, как не живым свидетельством священной изменчивости всемогущего бога, Изменяющего Пути?
Гавалон сделал знак группе зверолюдей, усевшихся в круг и старательно, хоть и не слишком умело, точивших копья. Первый из откликнувшихся был лишь немного менее глуп, чем остальные, но, по крайней мере, ему можно было доверить передать приказ.
— Приготовьтесь, — сказал Гавалон. — Сосуд уходит через час.