Как и многие дети, я почему-то любила играть в кладбище. В довольно сыром месте нашего сада, между рябиной и большим кустом сирени, росли ландыши. Там я хоронила и оплакивала жуков, которых мне не удавалось вылечить, гусениц, птичек. Отец долго издевался надо мной после того, как раскрыл это кладбище. На одном из деревянных крестов было написано: «Скворез, умученный кожками».
На поляне перед нашим домом стояла очень хорошенькая елочка. Часто в рождественскую ночь ее украшали, и на ней зажигались огни, отчего снежная глубина сада казалась волшебной.
Я очень хорошо помню Рождество в мои шесть лет. Помню, с каким старанием я клеила из толстой блестящей бумаги домики, коробочки, вырезала серебряных ангелочков, чертиков, раскрашивала золотом и серебром орехи, потом помогала разукрашивать елку, стройную, мохнатую, наполнившую весь дом своим чудесным хвойным запахом — запахом праздника. Помню, как в ванной я устроила елку для тараканов.
В торжественный вечер мама вдруг сказалась больной. К моему страшному огорчению, она заперлась в своей комнате, положив на голову компресс, и строго запретила к ней стучаться.
Меня перестали интересовать и подарки, и мои маленькие товарищи. И когда наконец пришел Дед Мороз с большой ватной бородой, я не выдержала и бросилась к маминой двери. Не получая никакого ответа, я начала громко плакать, и, чтобы меня утешить, пришлось разоблачить тайну Деда Мороза, который и был мамой.
Испорченный праздник, смутная обида на взрослых заставили меня перенести все мои нежные чувства на елку.
Прошло Рождество, прошел Новый год. Сняли игрушки, елка начала осыпаться, но я ни за что не позволяла ее убирать. Она порыжела, оголилась, но я продолжала слезно умолять, чтобы елку не трогали. Это было похоже на любовь к обиженному существу. Мне казалось, что оно живет какой-то тайной жизнью, что я должна защищать его.
И вот однажды, возвращаясь с прогулки, я застала на дворе отца, рубившего мою елку. С диким воплем я бросилась ее спасать и чуть не попала под топор, отчего отец, видимо испугавшись, оттолкнул меня довольно грубо, чего он никогда не делал. Он, который всегда так понимал детскую душу, не понял, что жалкое деревце в тот момент было моим детищем. А я вспоминаю до сих пор невероятную обиду и горькое чувство. Ссора с отцом длилась несколько месяцев. Я спрятала пилу и топор в отцовском кабинете, но так, что он никак не мог их найти. Собрав жалкие остатки моей елочки — иглы, я упрямо ходила по дому и посыпала ими все, что могла: рукопись, чернильницу, тарелки, стаканы, папин диван, постель. И никто мне не сказал ни слова. Никогда, никогда отец не поднял на меня руки, хотя я часто заслуживала наказания.