— Так названием, — ответил мясник. — От названия и репутация.
— Здесь рутены перед тем, как уйти неизвестно куда, резали слэйвинов, — добавил лекарь. — Это и есть Теруан.
За стенами дома истерично захохотал камышовый кот. Или, быть может, он плакал по тому немногому, чего лишился. По теплу огня, по доброму человеку, который мог угостить козьим молоком, по последнему хранителю могилы короля рутенов Хольдера. Как мало, оказывается, надо, чтобы почувствовать себя человеком. Особенно коту.
Нельзя сказать, что беспамятство для Стефана было желанным и спасительным. Он отчаянно цеплялся своей волей за действительность, прекрасно понимая, что в противном случае утопнет здесь, никто и никогда не найдет, да и искать, вероятнее всего, не будут. Но оранжевые и красные круги в глазах, сменившие каскад искр и трубный глас, постепенно угасли, укрывшись абсолютной темнотой.
Лишь только где-то далеко-далеко впереди крошечной точечкой образовался лучик света. Тут же вновь заработало сознание, потому как перед ним, как картинки, потянулась вереница событий прожитой жизни. Стефан помнил, что перед глазами умирающих людей проносится вся их жизнь. Кто-то об этом говорил со всей достоверностью, будто уже не раз помирал. Но он не ожидал, что представленные ему сцены — как раз те, о которых он старался не вспоминать. Даже пытался забыть к чертовой матери. Перед смертью он ожидал увидеть что-нибудь достойное, а не постыдное. Этого по какой-то причине не получилось, и опять пробудилась совесть, не постеснявшаяся даже на краю гибели напомнить о себе.
Стефан попытался замотать головой из стороны в стороны, отгоняя назойливые видения, в которых, в принципе, не было ничего преступного и ужасного: так, ерунда, но можно было всего этого избежать, если бы нечаянно представилась вторая попытка пережить содеянное.
Над землей бушуют травы, облака плывут кудрявы.
И одно — вот то, что справа — это я.
Это я, и нам не надо славы.
Мне и тем, плывущим рядом.
Нам бы жить — и вся награда,
— Как тебя звать? — вдруг из ниоткуда раздался голос, и звук его внезапно принес облегчение: тяжесть отступила, картины перекрылись одна другой и вовсе потерялись. Боль в груди куда-то делась, зато вновь зазвучал в голове унылый колокольный звон.
— Стефан, — ответил он и, вдруг, увидел, что вокруг совсем не ночь, холод и сырость куда-то делись, всякие тревожные шумы заглохли.
Он предположил, что это так разросся тот маленький лучик света, который брезжил где-то в полнейшей мгле. И это значит, что все, алес? Жизнь прошла, как сон пустой. Вообще-то, не пустой и не сон вовсе. Только совесть, измученная минувшими видениями, слегка подвывала, но все тише и тише.