Блаженные времена, хрупкий мир (Менассе) - страница 135

Юдифь быстро опустошила рюмку, налила еще, сделала глоток. С застывшим выражением она посмотрела в зеркало, висевшее перед ней, словно пытаясь закрыться панцирем от того, что начинало уже проступать сквозь оцепенение: от ужаса, который она больше не могла скрывать, ужаса перед образом, от которого она уже не могла отмахнуться, даже если зажмуривалась. Ее искаженное ужасом лицо, которое она видела в зеркале, было лишь частью всей картины, включавшей в себя и комнату, где Михаэль висел на бельевой веревке, привязанной на потолке к крюку от люстры, Юдифь отвернулась, сделала несколько шагов, она наткнулась на кресло, на торшер, потом на стол, Михаэлю пришлось, наверное, забраться на стол, чтобы привязать веревку к крюку, потом надеть петлю на шею, потом сделать шаг. Она остановилась. Эта картина вечно будет у нее перед глазами, и она никогда не получит объяснения. То, что у всего обязательно должна быть причина, — это заблуждение, если не вообще причина всех бед. Причинную зависимость ужасно переоценивают. Ищущий причину всегда шагает по трупам и в конце концов дело доходит до своего собственного. То, что она пережила, было настолько беспричинно, что не было никаких причин жить дальше. У них обоих было мало денег, слишком мало, чтобы завести квартиру, где они жили бы вместе. Это была не причина. Из комнаты, которую он снимал, он переселился к ней. Они были счастливы. Так говорится обычно. Так было. Она переселилась со своим письменным столом в спальню, чтобы он мог устроить в гостиной, где было светлее, свое ателье. Он писал картины, учился в Академии художеств. От родителей он ничего не получал. Это не могло быть причиной. Он зарабатывал на жизнь, работая ночным портье в дешевой гостинице. Для него это ничего не значило. Юдифь готова была сама пойти работать. Денег, которые ей присылали родители, было слишком мало для двоих, и для третьего — для искусства. Краски, холст, рейки для рамок, всевозможный материал для работы, плата за место в галерее и за каталог, это было важно, первая персональная выставка. После выставки в газетах появились благосклонные рецензии, что, однако, мало повлияло на продажу картин. Это не могло быть причиной. Так или иначе, положительные отзывы были. Юдифь продолжала давать уроки португальского в Институте Латинской Америки. Она и в этот вечер работала. Пришла домой. Открыла дверь в гостиную. Именно сегодня Михаэль собирался, после долгих приготовлений, закончить новую большую картину. Юдифь заранее радовалась этой картине.

Картина. Нет слов, чтобы описать тот шок и ту боль, которую она ощутила. Юдифь видела себя, как она идет по комнате, в многократном повторении, словно отраженная во множестве зеркал, как сейчас, когда она шагала по своей маленькой sala, от ужаса Юдифь тогда словно распылилась, расчленилась на множество бесплотных и бездушных призраков, вот Юдифь, которая ищет прощальное письмо, вот Юдифь, рассматривающая эскизы, над которыми он явно работал незадолго до этого, и наброски к большому, уже начатому многофигурному полотну, на эскизах изображены были сценки из жизни ночной гостиницы, идея заключалась в том, чтобы обнажить пронзительную суть общественной нормы, когда в потаенном месте она сбрасывает с себя все маски и всю мишуру и наконец-то позволяет увидеть себя в истинном свете, вот Юдифь, которая все еще стоит и смотрит, позже она не раз спрашивала себя, почему она тогда так долго смотрела, как он висит мертвый, словно хотела запечатлеть в памяти эту картину, но там была и Юдифь, перерезавшая ножом веревку, на которой он висел, Юдифь, которая пыталась сделать что-то, чтобы оживить его, оказать какую-то помощь, хотя ничего в этом не понимала, и та Юдифь, которая в конце концов раздела его догола. Не было никакого прощального письма, никакого письменного объяснения необъяснимого. Огромное «Почему», на которое нельзя было ответить, Юдифь расколола на разнообразные мелкие «почему», словно могла составить из них ответ, но осколки, все до единого необъяснимые, как и вопрос в целом, только ужасающе увеличивали загадочный ужас. Почему он сказал перед ее уходом, что сегодня хочет обязательно закончить эту картину, картину, которую он только-только начал писать? Закончить? Почему Михаэль, прежде чем сделать это, надел ее платье? На нем было голубое вязаное платье Юдифи, самая любимая ее вещь в холодное время года, она так любила его и так часто надевала, что всегда представляла себя в этом платье, когда думала о зиме в Вене. Под платьем на Михаэле был ее бюстгальтер, который он, правда, не смог застегнуть на спине, и какие-то ее колготки. Полиция не должна была увидеть его в таком виде. Но и не голым, с этим воздетым членом, который не вызывал у нее уже ничего, кроме стыда. Она натянула на него кальсоны, этого должно было хватить, она и так уже была почти без сил. Не оттого, что ей было противно прикасаться к мертвецу. Она до сих пор удивлялась, что прикосновение к мертвецу не вызвало у нее почти никаких чувств. Если бы он снова очнулся, она обязательно сказала бы ему об этом. То, что она не могла сказать ему ни это, ни что-либо другое, было страшнее всего. Почему он сделал это, зная, что она беременна? Вот Юдифь, которая пошла к телефону и вызвала полицию. В мыслях Юдифи прошлое, настоящее и будущее слились воедино. Все увиденное она видела и сейчас и будет видеть вечно. Словно все, что произошло, запечатлелось на монументальном жутком полотне, на которое ей суждено смотреть вечно. Пока запах разложения, исходивший от него, не станет ее запахом, когда она будет умирать с открытыми глазами. Она умирала, затаив дыхание, она как будто дышала глазами. Вздох, с которым она, когда нельзя было больше терпеть, набрала в легкие воздух, был как тихий мучительный вскрик. Быстрое движение грудной клетки вверх, потом вниз вдохнуло жизнь в картину. Помнится, она поймала себя на том, что звонит по телефону? Да, точно. Она позвонила Лео. Без всяких предварительных раздумий. Она не должна была думать и превращать в слова то, что видела сейчас с такой ясностью, которая уже содержала в себе решение. Она должна была пережить эту картину, заставить жизнь написать поверх старого новый сюжет, иначе она умрет перед нею.