Блаженные времена, хрупкий мир (Менассе) - страница 38

Когда они гуляли с Юдифью в венском Пратере,[11] Лео заставлял себя ходить по-стариковски, осторожно, слегка наклоняясь вперед, заложив руки за спину. Ему запросто могло прийти в голову прикоснуться к Юдифи, взять ее под руку или обнять за плечи — но руки были сцеплены за спиной и удерживали одна другую. На все мысли, которые высказывала Юдифь, даже если они представляли собой нечто новое для него, он отвечал неизменно резким, шипящим «Чушь!», неуклонно прорываясь с помощью этого своего постоянного сопротивления к более общим и более радикальным мыслям, которые он затем, дома, записывал.

В моменты полной раскованности Юдифь тянула его за руку или же подталкивала в спину, пытаясь заставить идти быстрее, но он продолжал идти все той же стариковской походкой, пропускал ее вперед и наблюдал, как она в конце концов вновь дожидалась его, чтобы идти вместе. В такие моменты, наблюдая этот юношеский напор движения и жизни, Лео мог сознательно испытывать особое чувство, чувство полной проясненности, как он думал. Ведь ему стоило лишь сказать про себя «проясненность» — и он уже ощущал ее.

Очки, которые раньше он надевал лишь время от времени, он теперь носил постоянно. Он был уверен, что в очках выглядит умнее, хотя большей частью и поднимал их на лоб, чтобы они не давили на маленькую бородавку у него на носу.

Ему необходимо было постоянно быть рядом с Юдифью, чтобы разработать внешние знаки отчужденности и удаленности от жизни, которые так или иначе глубоко укоренились в его душе. Вскоре он не мог уже даже просто перейти вместе с Юдифью улицу без того, чтобы, оглядываясь налево и направо, не держать в голове одну и ту же основную мысль.

Чем чаще он встречался с Юдифью, тем сильнее он тосковал по ней, тем сильнее грустил оттого, что должен отказаться от настоящего и длительного соединения с ней. Чем сильнее тосковал, тем чаще встречался с ней или писал ей. Иногда они целовались. Но это была в конечном счете своего рода братская сердечность, хотя его ощущения при этом отличались напыщенностью. Лео страдал от этого. Но страдание делало свое дело. «Томление и форма» возникали, как положено.

Однажды он провел у Юдифи целую ночь. Собственно говоря, за чаем и виски они спорили о Достоевском, Лео пил в основном чай, Юдифь — виски. Вдруг они увидели, что за окном посветлело, и услышали щебет птиц. Это была их первая ночь вместе. Она породила работу о Достоевском, которую Лео намеревался сделать отправным пунктом всеобъемлющей теории романа. Но теория написана не была.

Квартира Юдифи очень удивила Лео, более того, он ощутил зависть. С какой любовью и уютом она была обставлена. Никакого сравнения с его квартирой. Насколько лучше ему работалось бы, если бы он жил здесь, у Юдифи. Как здесь было удобно и спокойно, так и хочется сидеть здесь не выходя. Весь день оставаться дома, обложившись подушками на мягком диване, можно было бы часами читать и читать, не утомляясь, там, за большим письменным столом, сев в удобное крутящееся кресло, можно было бы писать, да и печка на жидком топливе была гораздо удобнее, чем его печь, не надо было постоянно подкладывать уголь, так что не приходилось то и дело прерывать ход своих мыслей. Что за абсурдная мысль. Лучше привести свою собственную квартиру в более жилой вид, подумал он, создать себе более подходящие условия для жизни и деятельности. Тогда ему было бы хорошо дома и не приходилось бы так часто сбегать — кстати, это повысило бы продуктивность его труда. И эта мысль была абсурдна. Так же абсурдна, как мысль о том, что пора купить себе какую-нибудь другую одежду только потому, что те тяжелые и тесные костюмы, которые ему приходилось постоянно носить, заставляли его так сильно страдать. Это было исключено. Не только потому, что у Лео было мало денег. Слишком много усилий это требовало. Надо было бегать по городу в поисках того, что ты хочешь, сравнивать цены в разных магазинах, прилагать силы, чтобы все обошлось дешевле, и, наверное, пришлось бы так или иначе дополнительно что-то подзаработать, нет, это мог позволить себе только тот, у кого нет другой цели в жизни, кроме обустройства собственной жизни. Отныне — он знал это, хотя быстро опять забывал — производительность его труда повышало также и то, что у него была квартира, которая как раз-таки лишена была комфорта. Он носил эти костюмы, потому что они у него были. Разве они его не согревали? Согревали. Он жил в этой квартире, потому что такую квартиру можно было снять задешево. В ней даже письменный стол был. Он мог сидеть и писать за ним так же хорошо, как и за более приличным столом в более уютной квартире. Лео бродил по квартире Юдифи, как по выставочному залу в музее общественной истории. Вот так, стало быть, живут люди.