Помолчав, она проговорила с расстановкой:
— Никогда тебе этого не прощу.
Он посмотрел на нее, задумался, а через некоторое время снова развел руками, словно ему опять пришлось столкнуться с чем-то, с чем он не в силах справиться.
— Одним врагом больше, одним меньше — это для меня не имеет значения, — сказал он. — Я привык иметь с ними дело. И еще. Вероятно, был момент, когда я тебя любил, был с тобою покладист и надеялся на то, что, возможно, моя судьба переменилась и я повстречал женщину, которая разделит со мной мою собачью жизнь. Но это осталось в прошлом — запомни!
— Ты мне угрожаешь?
— Да, — решительно ответил он. — Ты больше не являешься для меня кем-то, кого можно любить, или будущей матерью моего сына. Ты моя рабыня, вещь, и, как я тебе в свое время уже сказал, твое дело — поддерживать здесь чистоту, готовить пищу и раздвигать ноги, когда я тебе прикажу. — Он показал на вход: — А будешь меня доставать — клянусь, отправишься вслед за своим ребенком.
Кармен де Ибарра — какая нелепость, что кто-то когда-то назвал ее Малышкой Кармен! — ничего не сказала, поскольку была уверена в том, что он, как всегда, говорит серьезно. Перемирие, если в какой-то момент оно и существовало, закончилось, она снова чувствовала себя нервной и затравленной и не сомневалась, что Игуана Оберлус столкнет ее в пропасть, если ему вздумается это сделать.
Если в какой-то момент ей показалось, что она его обуздала, так же как она обуздала нескольких других мужчин, то ситуация изменилась. Теперь ни серо-жемчужное платье с черными кружевами, ни все ее женские хитрости не могли ей помочь в отношениях с человеком, который вновь превратился в зверя с острым умом и холодным сердцем — того, кем всегда и был.
К тому же зверь этот, мастерски демонстрируя утонченный садизм, уже даже не вел себя с нею как грубый тиран и не насиловал, избивая, как раньше, а ограничивался тем, что овладевал ею с усталой властностью сурового мужа, который настаивает на своих правах, вернувшись домой после тяжелого трудового дня.
Можно было сказать, что их связь, своеобразный и странный «медовый месяц», который они пережили, — отмеченный насилием, мучительством, омерзением, о чем даже вспомнить страшно, — завершился, и они ступили, подобно стольким другим парам, на длинную, темную и извилистую тропу обоюдного отвращения и злобы.