— Мести?
— Возможно.
— За что? За то, что не встретил сочувствия?
— За все. Я не знаю, кто меня породил и почему он это сделал, но с того самого момента со мной поступали только несправедливо. — Он усмехнулся. — И пока я не решил поступать еще более несправедливо, чем остальные, со мной не происходило ничего хорошего. — Он показал на цепь. — Вот поэтому я с тобой так обхожусь, и поэтому я жесток с окружающими. На пальбу принято отвечать пальбой. Другого способа не существует, и теперь меня уважают.
— Тебя боятся. Тебя не уважают.
— Какая разница? Ты меня боишься?
— Да.
— Этого мне достаточно. — Он пожал плечами с искренним безразличием. — Меня уже не волнует, что я вызываю отвращение. Даже забавляет, когда я замечаю, как неприятно людям мое присутствие. Это просто здорово — навязывать свое присутствие, зная, что другим приходится проглотить свое отвращение из опасения, что я разозлюсь.
— Это логично.
Он взглянул на пленницу с некоторым удивлением: его поразило, с какой естественностью она произнесла свое замечание.
— Что логично? — спросил он.
— Что тебе нравится вызывать ненависть, отвращение и страх. — Кармен де Ибарра провела рукой по своим длинным волосам, как делала сотни раз за свою жизнь, и сейчас этот жест выглядел непроизвольным. — Всем нам хочется произвести на остальных какое-нибудь впечатление, и когда мы не можем добиться того, чтобы нас любили или нами восхищались, мы готовы принять любое отношение, но только не безразличие.
— Я предпочел бы безразличие, — уверенно сказал Оберлус — Мне было бы несложно прожить без внимания окружающих.
— Это не так, — возразила она. — Никто не желает прожить не замеченным окружающими, и ты еще меньше, чем остальные. Думаю, ты каким-нибудь образом заставил бы обратить на тебя внимание.
Он помолчал в задумчивости несколько секунд. И вдруг сказал:
— Может быть, однажды я сниму с тебя эту цепь.
Малышка Кармен почувствовала, как у нее защемило под ложечкой, однако ничего не сказала.
Оберлус как будто не обратил внимания на ее молчание; он спросил:
— Тебе хотелось бы выйти и пройтись по острову?
Она пожала плечами:
— Вряд ли там есть на что смотреть.
— Ты могла бы просто полежать на солнце.
Она снова промолчала.
Через три недели Игуана Оберлус взял зубило и молоток и сбил болт, скреплявший охватывавшее ногу пленницы выше щиколотки широкое кольцо, к которому присоединялась цепь; на ноге женщины кольцо уже оставило глубокий, гноящийся отпечаток.
— Почему ты это делаешь?
— Отпала необходимость держать тебя на цепи. Я предполагал, что ты можешь покончить с собой, но теперь знаю, что ты этого не сделаешь. А уйти на этом острове некуда.