.
…здоров.
Моя спасительница находит меня на низкой стене снаружи музея. Пока она идет, ее взгляд направлен в землю, поэтому шрамы на ее лице скрыты за черной с проседью вуалью ниспадающих вперед волос. Она старше, чем я поначалу подумала, ее возраст приближается к пятидесяти. Только усевшись рядом со мной, она поднимает голову.
— Ты… больна?
Слова женщины со змеями тянут эластичный бинт, связывающий соответствующие мысли, но он не рвется. Сковывающий узел остается.
Я качаю головой.
— Вчера вечером вы говорили, что кто-то меня преследовал. Вы его видели?
— Нет, только слышала.
— А что именно вы слышали?
У нее уходит несколько секунд, чтобы перевести, сформулировать ответ и снова перевести.
— Обувь. Кто это?
— Я не знаю. Призрак, наверное.
Она поворачивается ко мне лицом, в ее глазах вопрос. Жестокий дневной свет не знает снисхождения: сейчас ее шрамы узловатые, спутанные и такие красные, как будто воспалены.
— Мертвец.
Я провожу ладонью поперек шеи, шевелю в воздухе пальцами.
— Привидение.
На этот раз она кивает.
— Мертвые. Они остаются с нами. Но я не могу слышать твоего призрака. Может, мой?
Раньше люди сюда съезжались ради теплого солнца и впечатлений от прекрасных видов. Вымощенная булыжником дорожка тянется от ступеней музея до знаменитых руин, прерываясь только там, где на ее пути встают молодые лавровые деревья. Музей представляет собой холм правильной формы, словно вырастающий из дорожки. Переход каменного мощения в здание почти не заметен. Кто-то тщательно все подогнал, добившись того, чтобы новое слилось с вековой древностью без стыка. Отсюда мне не видно руин легендарных Дельф, но энергетика беззвучно струится сквозь деревья. Призраки, духи мертвых бродят по этим дорожкам, как будто смерть всего лишь не очень удобный мостик, по которому можно вернуться в «здесь и сейчас».
Меня это не убеждает, да и ее, я уверена, тоже — достаточно посмотреть, как стесненно она подносит руку к своему лицу и осторожно скребет ногтем изуродованную кожу.
— Болит?
Она улыбается на одну сторону и пожимает плечом.
— Да, немного.
Моя ненависть к Поупу разгорается с новой силой, прежде чем угаснуть до состояния глухого презрения: в какой кошмар он поверг мир, следуя своим эгоистическим желаниям!
— У вас есть семья?
— Моя семья здесь.
Она машет рукой в сторону исчезающей дорожки.
— Дети?
— Я дитя.
Горе разрывает мне сердце, но глаза сухи.
— Вам повезло.
— Наверное.
Этот загадочный ответ сопровождается столь же не поддающейся пониманию полуулыбкой. Кто эта женщина? Я спрашиваю ее, и мы представляемся друг другу, как это принято среди вежливых людей, а потом вновь устремляем взгляды на одну и ту же мощенную булыжником дорожку, но каждая из нас видит что-то свое, совсем не то, что другая. Ни она, ни я не сообщаем о себе больше, чем условность имени.