Я нахожу Фини в коробке с другими старыми игрушками и забираю ее для своего ребенка.
На обратном пути я захожу в туалет. Гляжу на подвальный люк в полу. Он заперт.
Интересно, кто из соседей продержался достаточно долго, чтобы вставить болт.
Моррис чихает.
— Аллергия.
Это не аллергия. Мы обе знаем — и Моррис, и я. Но никто из нас не хочет признавать правду. Мы идем через холл школы, когда ее рвет на пол кровью.
Она вытаскивает свой пистолет, засовывает ствол в рот и — бах! Именно так. Ее череп разлетается на куски, разбрызгиваются мозги, окрашивая стену в бежевый цвет. А у меня в голове вертится эта дурацкая мелодия из рекламы конфет на палочке. «Поспеши, доктор Лектер,[47] и не забудь бутылку хорошего „кьянти“ и порцию бобов. И ложку, тебе понадобится ложка, потому что эту жижу вилкой не подцепишь».
Голоса звучат далеко, на расстоянии миль, в конце длинного темного туннеля. Но они приближаются. Ближе. Ближе. Ближе. И вот они уже прямо возле меня, кричат мне в лицо, пытаются оттащить от Тары Моррис. Только сейчас я осознаю, что стою на коленях и прижимаю ее к себе, пытаясь черпать ее мозги и запихивать назад в череп. Повторение убийства Дженни.
— Не трогайте меня! — ору я, но они продолжают тянуть меня, вынуждая отпустить ее.
Рыдания перехватывают горло, и все, что я могу произнести, — это всхлипывающее «Нет, нет…».
Затем во мне что-то раскалывается на две части, возможно, это мой разум разделяется, помещая ужас и скорбь в стальной склеп, и я вдруг смотрю на происходящее не то чтобы бесстрастно, но достаточно отстраненно. Я отделена. Я другая, не часть всего этого. Совершенно не часть того, что здесь происходит.
— Нужно все убрать.
Отрешенная.
Я шагаю через холл в сторону каморки с принадлежностями уборщика. Настало время ведра и швабры. Кто-то должен убрать месиво, оставленное Моррис.
Именно я зажигаю спичку, от которой загорается тело моей подруги. Стараюсь делать вид, будто не замечаю запаха жарящейся плоти. Когда она уменьшается до объема содержимого пепельницы в местном баре в субботний вечер, я иду в комнату Ника и вытаскиваю его письмо из кармана. Сейчас углы конверта пообтрепались, а бумага от холода стала жесткой. В этой комнате все еще пахнет им, солнечным светом и цитрусовыми, хотя здесь не осталось ничего, что принадлежало ему. Впрочем, мы принесли сюда совсем немного. Человеку для выживания во временном пристанище нужен минимум.
Запах Ника усиливается, когда я поднимаю ноги с пола и ложусь на его кровать. Я закрываю глаза и перебираю воспоминания в поисках идеальной картинки.