Но ничего нет.
Мое хрупкое самообладание начинает давать трещины, пока я не отталкиваю своего внутреннего здравомыслящего советчика в сторону.
— Будь ты проклят! — ору я сквозь сложенные рупором ладони.
Смех эхом разносится среди холмов.
Мы спим по очереди, в точности так же, как мы это делали с Лизой. Но в отличие от несчастной девочки, Ирина педантично выполняет возложенные на нее обязанности. Днем мы идем и идем, пока однажды не меняется окружающий ландшафт. Теперь дорога накрыта густым лиственным пологом, который скрывает нас от солнца, погружая в прохладную тень. Жар моей кожи стремительно спадает. Я вздыхаю с облегчением. Даже Эсмеральда воспрянула духом. Чувство опасности подстегивает нас, заставляет идти быстрее, но в тени так хорошо, что хочется, чтобы она никогда не кончалась.
Прямо перед поворотом дороги глубоко в землю воткнут знак.
— Ламия, — читает Ирина. — Половина.
По карте я определяю, что она имеет в виду: мы на полпути к нашей цели. На полпути к Нику.
— Вы были здесь раньше?
— Да, на автобусе. Тут… — Она изображает процесс еды.
Так и есть, дальше по дороге мы подходим к придорожному ресторану, весь его фасад сделан из стекла, снаружи расставлены столики для пикников с зонтами от солнца, когда-то ярких и праздничных. Теперь их никто не заносит в помещение в непогоду, и вылинявшая, изорванная ткань хлопает на ветру. По обочинам стоят брошенные туристические автобусы в ожидании пассажиров, которые больше никогда не войдут в них и не заплатят за проезд. Их сиденья манят нас, предлагая соблазнительную возможность отдохнуть с удобством.
И мы принимаем приглашение. Тут сохранился запас питьевой воды, да и в туалетах чудесным образом вода по-прежнему выполняет свою функцию.
— Расскажи о нем, — просит меня Ирина, когда мы усаживаемся на плюшевые сиденья.
— О ком?
— О твоем муже.
— Ник мне не муж.
— Ну и ладно.
Я встаю, дважды проверяю, закрыта ли дверь, и радуюсь тому, что стекла тонированы и солнце едва проникает сюда. Эсмеральда перед нами, там, где для нее есть немного свободного места. Я глажу ее по спине, затем сажусь, давая отдых уставшим ногам.
— Рассказывать особенно нечего. Он уехал. Я отправилась за ним.
— Зачем?
— Потому что люблю его. Вы когда-нибудь раньше любили?
— Один раз. Наверное.
— Вы бы последовали за ним?
— Может, да. А может, нет. Его убили.
— Приношу свои соболезнования.
— Это было много лет назад.
— Все равно.
Мы недолго молчим. Потом она говорит:
— А что ты станешь делать, если он мертв?
Я думаю об этом, хотя такая возможность делает мою жизнь настолько мучительно пустой, что каждый вдох подобен ножевой ране.