— Вот так взял и ушел? Не попрощавшись?
— Он сказал чао.
— Среди ночи.
— Его намерения изменились, он заявил, что хочет разыскать свою сестру, если она еще жива. Я показал ему направление и проследил, как он пошел к дороге.
Когда швейцарец оборачивается, я вижу, что он держит что-то в руках. Ледяные пальцы сжимают мое сердце, заставляя меня облиться холодным потом.
— Это его пистолет.
— Он отдал пистолет мне. Это подарок.
Я не верю швейцарцу. Но теперь у него есть пистолет, а у меня нет ничего, что можно было бы противопоставить ему. Поэтому я ничего не говорю. Сжавшись, я придвигаюсь поближе к угасающему костру и наблюдаю, как он полирует оружие полой своей рубахи.
Я не произношу то, что вертится у меня на языке. Я не произношу эти слова из-за страха, опасаясь, что высказанные вслух, они обретут силу реальности.
Солдат мертв. Солдат мертв. Солдат мертв.
Тогда
— Рауля нет.
Джеймс стоит, привалившись к косяку входной двери моей квартиры. Он шумно, тяжело дышит, его кожа такого же оттенка, как у фигур мадам Тюссо.
— Надо же, мне очень жаль.
Это случалось и раньше, когда у одного из нас или обоих было разбито сердце. Обычно вечер заканчивался чрезмерной выпивкой и болезненными рассказами о других прошлых любовных связях, но сегодня все иначе. Сегодня Джеймс выглядит так, будто выдирался на свободу из гроба.
— Что произошло? Мне казалось, что вы, ребята, живете душа в душу.
— Он не ушел. — Джеймс выплевывает слова, как оливковые косточки. — Он умер. Умер. Умер.
Его долговязая фигура складывается, опускаясь на пол.
— Умер.
— Умер?
Я не могу в это поверить, но, признаться, не удивлена, хотя и не могу объяснить почему. Только где-то глубоко внутри я что-то знаю, чего знать не хотела бы.
— Да, именно, — рыдает он. — Я уже был готов влюбиться в него. Может быть, даже и влюбился, поэтому мне так больно. Мы недавно обсуждали возможность переезда за город, чтобы со временем создать семью.
— Что же произошло, друг?
— Он просто умер. Он болел, а потом перестал дышать. А потом стал холодным, как эти его чертовы глиняные черепки.
— Мне так жаль, Джеймс, так жаль…
— Но это еще не самое худшее.
Я сажусь рядом с ним на пол и, сгорбившись, обнимаю парня за плечи, притягиваю его голову, прижимаю к своей шее.
— Рассказывай.
Он поднимает на меня глаза, в них краснеют тонкие прожилки.
— Кажется, у меня то же самое, что было у него. Наверное, я умру.
Мой рот раскрывается, но слова застревают в горле. Потом я обнаруживаю, что они прячутся там, где хранится ложь, которую мы говорим горячо любимым людям, чтобы оградить их от жестокой правды жизни.