— Я пойду туда, — говорит швейцарец.
От этой дороги ответвляется другая, ведущая прямо к входной двери строения. Я отворачиваюсь и иду вперед.
— У нас нет времени. Местность совершенно плоская. И такой, возможно, будет еще на много миль.
— Так может быть в Америке, но не здесь. Италия вся состоит из гор.
Он широким жестом обводит окружающий ландшафт.
— В Италии пейзажи не тянутся бесконечно.
Я останавливаюсь, сажусь на мостовую, а вокруг меня дождь наливает мелкие лужи.
— Тогда иди, — говорю я ему. — Но если ты не вернешься через час, я уйду.
— Что там? — спрашивает Лиза.
— Выглядит как военное сооружение, — отвечаю я ей.
Она обращается с вопросом к швейцарцу:
— Это правда?
Ответа не последовало. Мужчина стоит там: ноги расставлены, руки скрещены на груди, лицо сосредоточенное — возможно, он бросает мысленный вызов забору или, что более вероятно, подбирает наиболее подходящее к ситуации оскорбление.
— Оставайся или уходи, это не имеет значения.
Лиза напряглась, ее тело дрожит, она мучительно решает, какую сторону забора ей выбрать. Оставаться или уходить. Со мной или с ним. В будущем она станет матерью и ей придется сделать намного более тягостный выбор. Я не могу помочь ей даже в таком простом деле. Внутренняя борьба отражается на ее лице, словно перед ней калейдоскоп и она отчаянно ищет такие комбинации, которые одновременно являются вопросами и ответами, приносящими утешение.
Наконец Лиза принимает решение. Она остается со мной, и мы стоим рядом. Я наблюдаю за швейцарцем, который уменьшается по мере удаления.
— Я не беременна. Нет.
— Но если ты беременна, то это, по крайней мере, объясняет, почему тебя тошнит.
— У меня «конь белый». Я умру.
— Не думаю.
— А я думаю, что умру.
— Ты не использовала противозачаточные средства.
— Ты ошибаешься, я умру.
— Он говорит, что ты беременна. Ты же ему веришь?
Это жестоко, но необходимо. Отрицание не принесет ничего, кроме вреда.
Она таращится невидящим глазом.
— Я тоже не хотела в это верить, — говорю я, — когда узнала о существовании своего ребенка. Повсюду шла война, и половина человечества была уже мертва. Прежняя жизнь исчезала, а я имела дерзость создать новую. Это как взять щенка, когда старая собака только-только умерла.
— Ты счастлива? — спрашивает Лиза.
Счастлива. Что это вообще значит? Я уже не помню, но, думаю, это как-то связано с ощущениями, которые возникают, когда держишь на пляже стаканчик мороженого и спешно лижешь его, чтобы оно, растаяв, не потекло по пальцам. Но как только ореховый крем растекся по пальцам, это конец. Никакое отмывание уже не избавит тебя от липкости. Но ты улыбаешься, потому что вкус орехового мороженого все еще ощущается во рту, напоминая, что счастье является в вафельном стаканчике в виде сладкой морозной массы.