Попов прибыл на доклад. Ему сказали подождать минут десять. Пока он ждал, присев в избе на полу, сон сморил его. Случается такое помимо нашей воли. Освободившись от решения оперативных дел, комбриг Безверхов, известный своей строгостью и требовательностью начальник, услышал: кто-то в уголке блаженно похрапывает, уронив голову на колени. Подошел, взглянул — очередной «докладчик». И тут же тихонечко, на цыпочках отошел от него: как бы не разбудить! Справки комбриг навел у подчиненного Попова, вместе с ним выполнявшего задание.
На фронте умели ценить отдых. Отпускался он в мизерных дозах, а использовался, как НЗ (неприкосновенный запас), — по специальному на то разрешению.
И вот получено «добро» на отдых. Случилось это после трех недель безостановочного наступления. Части, подразделения как бы обрели оседлость: на фронте наступило временное затишье.
Бойцы передовой линии поочередно отдыхают: моются, бреются, спят. Воины тыла, напротив, работают во всю мощь. Это их усилиями оборудованы нехитрые, но удобные бани — в домах, землянках, с неизменными атрибутами: бочкой (из-под керосина) воды, очагом под ней, в предбаннике — парикмахерской. Бойцы умеют и привести себя в порядок по-быстрому, по-фронтовому, прямо по-теркински:
В шайке пену нарастил,
Обработал фронт и тыл,
Не забыл про фланги.
Быстро сладил с остальным,
Обдался и вылез.
Отдыхают и работники штаба, политотдела. По очереди они ходят баниться в соседнюю деревню. Возвратившись, пишут отчеты штабу армии — год кончается. Не без иронии высказывают затруднение: куда записать убитых гитлеровцев — в расход или приход?
Все командиры побрились, подстриглись, преобразились так, что порой друг друга не узнают. За время наступления некоторые из них порядком заросли. У начальника артиллерии, например, появилась густая черная борода. Она совершенно изменила его внешность да и манеры: Треков степенно поглаживал бородку рукой, заговаривал не вдруг. Комбриг сознавался, что, отдавая ему приказание, чувствовал какую-то неловкость: так солидно выглядел артиллерийский начальник, смахивая то ли на полярного исследователя, то ли на профессора. После приема у парикмахера Толи Косякова начарт явился на обед с аккуратной бородкой клинышком и усиками бланже.
Развернулся по-настоящему прибывший военторг. В штабе и по подразделениям организованы ларьки. При свете тускло мигающих огарков в землянках царит настоящее оживление. Старшины, бойцы покупают сладости: леденцы, печенье. Радуются им, как дети. И есть на то особая причина. Вместе с этим немудреным фронтовым ларьком, с его сладостями, бритвенными принадлежностями, папиросами, в жизнь бойцов вошло что-то мирное, далекое, такое отрадное и дорогое, отчего отдыхают душа и тело. И если порой обстановку общей радости, веселого настроя что-то нарушает — выстрел ли одиночный, вспыхнувшая в ночи ракета, зловещий свист мины, — в голове проносится ясная мысль: мир и покой на советской земле возможны лишь тогда, когда мы полностью уничтожим тех, кто нарушил их. В самой этой мысли заключается большой заряд стойкости, решительности, непоколебимой готовности во что бы то ни стало разгромить врага.