— Ну, если кто-то может позволить себе такую роскошь и просто так на год уехать в Америку… Что ж… — с ухмылкой прокомментировал мой учитель географии. — Мне это не по карману.
Отныне я стал стесняться. Стесняться, что наврал про Америку, как меня учили родители; стесняться, что торчу тут перед всем классом как богатенький маменькин сынок; стесняться, что не в силах сказать правду, хотя и хочу сказать. А если бы я и сказал правду, то не знал бы, куда деться от неловкости: ведь получилось бы, что я вымаливаю у одноклассников сострадание, сочувствие.
Однажды я решил ни с кем больше не разговаривать. Отныне я только отвечал на непосредственно обращенные ко мне вопросы. Ведь раньше одноклассники меня часто высмеивали. За то, что отвечал невпопад. За то, что кое-как, косноязычно, пытался рассказать им что-то, чего они не хотели слушать и не могли понять. За то, что я зубрила. За книги на иностранных языках, которые я читал на переменках. За старые штаны, стоптанные ботинки и дешевые рубашки. Итак, я решил ни на кого больше не обращать внимания и молчать, окружив себя аурой таинственности и недоступности. По крайней мере, мне так казалось. Когда я жаловался родителям на одноклассников, в ответ слышал одно и то же: «Не связывайся с этими дураками. Ты же умнее, одареннее и взрослее. Думай о своем будущем. Думай об экзаменах».
Я думал об экзаменах и молчал.
От непрерывной зубрежки мои воспоминания о России, Америке, Италии, Израиле, Нидерландах и прочих странах, где я успел побывать, как-то померкли, отступив под натиском букв и дат, логарифмов и склонений. Учеба вытеснила куда-то на дно сознания память о ночных перелетах и переездах и притупила тоску по новому, лучшему миру. Этот новый, лучший мир всегда оставался недосягаем, был сокрыт где-то далеко-далеко. Сколько я себя помню, родители все время только о нем и говорили. Вот там и была моя родина, там меня и ждала свобода от унылых будней. Впрочем, этот далекий мир, как древнюю Атлантиду, поглотила пучина.
Счастливую страну я нашел в далеком прошлом, в Древней Греции, в классических Афинах. Еврейством, Россией и Америкой я был сыт по горло.
В семнадцать лет я уже прочел целую кучу книг о греческой истории, а еще Фукидида, Геродота, Плутарха, Платона и Аристотеля, драмы Эсхила, Софокла, Еврипида и Аристофана, главные труды досократиков, стоиков и эпикурейцев и, конечно, «Илиаду» и «Одиссею» Гомера. Раз в две недели, не реже, я ходил в городскую библиотеку за новыми книгами по античности.
Я всегда воображал себя афинским гражданином, прогуливающимся в портиках и ведущим с друзьями ученые беседы о политике, философии и последних театральных постановках. Мои одноклассники играли в моих мечтах роль покорных, преданных мне рабов. Учителя — вольноотпущенники, стоящие на низшей ступени социальной иерархии — дают мне частные уроки и смотрят на меня с благоговением, как на высшее существо. Пройдет всего несколько лет, и я поведу войско на Пелопоннесскую войну и вернусь победителем, прославленным героем. Я решил выучить древнегреческий и замечать скучную окружающую реальность, только когда это неизбежно. В мыслях я отныне буду вести жизнь богатого грека.