— Мне все равно, где он вырастет.
В этот вечер родители еще долго спорят обо мне и о моем будущем, а я разглядываю карту Третьего Рейха на портсигаре, стараясь запомнить названия городов: Мюнхен, Нюрнберг, Франкфурт, Кёльн, Ганновер, Берлин, Штеттин, Кенигсберг, Бреслау, Троппау… А я и не знал, что все эти города находятся в Австрии… В конце концов я обнаружил на карте Вену, а Вена, как всем известно — столица Австрии.
На следующий день я показываю портсигар одноклассникам и спрашиваю у них, почему на этой карте у Австрии совсем не такие очертания, как на нашей большой географической карте, висящей на стене под распятием и портретом федерального президента Йонаса.[6] Мой портсигар замечает учительница, качает головой и строго, что ей обычно несвойственно, спрашивает:
— Откуда ты это взял?
Я пугаюсь, словно меня поймали на месте преступления, мне невдомек, за что меня ругают, и я, заикаясь, лепечу:
— Соседка моя… Ну, у нее еще чучело пуделя, Пупсика… Она добрая такая… Вот она мне эту коробку и подарила…
— Совершенно напрасно, — сухо замечает учительница, возвращает мне портсигар и добавляет:
— Это не карта Австрии… Это… Это… — Она явно не может подобрать слова. — Тебе не понять! И вообще, скажи своей маме, что я вызываю ее в школу.
Потом она быстро меняет тему разговора.
Через несколько дней родители отбирают у меня портсигар, а отец укоряет маму, что вот, мол, она меня никак в группу продленного дня устроить не может. Мне, мол, вредно полдня просиживать у «фашистки». И вообще, ему с каждым днем все яснее становится, что в Австрию приезжать не стоило. Мама вздыхает и раздраженно спрашивает отца, уж не хочет ли он вернуться в Израиль, а то и втайне лелеет надежду в советском консульстве покаяться, авось назад пустят?
— Если уж нас судьба сюда забросила, значит, постараемся как-нибудь устроиться, — заявляет мама.
И, как всегда в таких случаях, отец упрекает маму в фатализме и в том, что ей чужд интерес к принципиальным мировоззренческим вопросам.
А меня интересует только одно: когда я получу свой портсигар.
— Когда вырастешь и научишься понимать, что к чему, — выносит приговор мама.
С фрау Бергер я познакомился зимой семьдесят второго года. В маленькую однокомнатную квартиру мы въехали осенью, вскоре после возвращения из Рима. В эмигрантском доме в Бригиттенау ни одной свободной комнаты не нашлось, и только благодаря нашей старой знакомой мадам Фридман, устроившей нас на ночлег у себя в кухне, мы не оказались на улице.
Выяснилось, что найти квартиру ох как нелегко. Мама вырезала из крупных газет объявления о сдаче внаем и шла к ближайшей телефонной будке. Через полчаса она обычно возвращалась, грустная и подавленная. «Иностранцам не сдаем!» — раздавалось в трубке, едва мама успевала открыть рот. И когда мои родители ходили посмотреть свободные квартиры, им тоже не везло. «Само собой, вид у вас вполне приличный, — в конце концов объяснил маме ситуацию один маклер, лучезарно улыбавшийся и чрезвычайно говорливый. — Вы не какая-нибудь там турчанка или югославка. Но что поделать, сожалею, хозяин специально подчеркнул, что иностранцев у себя видеть не желает».