Пальцы одеревенели. Циклоп медленно закрыл тетрадь и положил ее на место с такой аккуратностью, словно боялся, что стеллаж рухнет под тяжестью написанного в ней. Несколько долгих мгновений он стоял, не в силах пошевелиться. Потом схватил тетрадку и, с жаром перелистав страницы, прочитал все снова. И опять медленно положил ее на полку.
На ватных ногах, разом постаревший и погрузневший, учитель вошел в комнату, в которой оставил Бориса. Тот сидел за столом и перебирал пожелтевшие бумаги. Когда Циклоп застыл на пороге, он поднял голову и воскликнул:
– Николай Давыдович! Я уже начал без вас. Извините… Так интересно!
Циклоп заставил себя улыбнуться:
– Очень хорошо, Боря… Продолжай.
С нечеловеческим усилием, морщась, он поднял глаза и сразу же увидел эту балку. Огромная, безобразная, черная и скользкая от сырости, она нависла прямо над столом, за которым ему предстояло работать и за которым сейчас сидел довольный Борис. Она выглядела зловещим надгробием большого фамильного склепа. Казалось, она вовсе не поддерживала потолок, а была лишь громоздким и бессмысленным архитектурным излишеством. Ее словно специально забыли там, под черным квадратным сводом, чтобы в один печальный день она рухнула вниз, погребая под собой чьи-то надежды, стремления и чаяния. Чью-то жизнь, полную смысла и радостных открытий.
«Как это глупо! Глупо и пошло. Хотеть, гореть, надеяться… Всю жизнь пытаться что-то себе доказать, рубить сплеча, начинать все сначала, падать, опять начинать, и вдруг погибнуть. Так ничего никому и не доказав, ничему не научившись, никого не простив. Погибнуть! Не под авиабомбой, не в перевернувшемся грузовике, не под шквальным огнем врага, а под нелепой и страшной в своей прозаичности деревянной балкой».
– Что с вами, Николай Давыдович? – теперь была очередь Бориса с тревогой вглядываться в потемневшее лицо учителя.
Циклоп тяжело сел за стол рядом с мальчиком, провел ладонью по лбу так, что сдвинулись чуть набок толстые очки, и вздохнул:
– Говорят, «нет правды на земле. Но правды нет и выше».
– Вы о чем? – не понял Борис.
Циклоп криво улыбнулся:
– Это Пушкин… «Маленькие трагедии». Вся наша жизнь, наверное, состоит из маленьких трагедий.
Боря внимательно смотрел на учителя, стараясь понять, уловить причину неожиданной перемены в нем. Циклоп снял очки, и мальчик впервые увидел страшное, слипшееся веко. Борис готов был поклясться, что заметил, как в уголке этого безжизненного глаза блеснула слеза. Но Николай Давыдович, спохватившись, быстро водрузил очки на место и, откашлявшись, спросил нарочито бодро: