Таратута с интересом взял Борину драгоценность, подержал ее на ладони, будто взвешивая тайну, сокрытую в ней, потом развернул клеенчатый переплет, полистал страницы и с удивлением вернул обратно:
– Это все, что ты написал?
– Для себя, – уточнил Борис.
– А разве этого достаточно, чтобы быть писателем?
Боря убрал тетрадь обратно и пожал плечами:
– Не знаю. Наверное, важно, не сколько написано, а что .
Таратута помолчал, в задумчивости разглядывая свои руки.
– Я тебе тоже, Борян, расскажу свою тайну, – промолвил он почти шепотом. – Побожись, что и ты – могила.
Борис послушно повторил жест, который минуту назад видел в исполнении друга.
– Мне ведьма жизнь сломала! – выпалил Таратута.
– Как? – вырвалось у Бориса. – И тебе тоже?
Он не скрывал своего удивления и страха. «Как мы с ним похожи!»
Игорь задрал голову, словно для того, чтобы вдруг выступившие слезы вкатились обратно, и пояснил, срываясь на фальцет:
– Она лишила меня моих самых близких, самых любимых людей!
«Просто невероятно!»
– Она решила за меня мою судьбу. Решила, что я должен быть несчастлив! Иначе будет несчастным мой близкий человек – мой отец…
Боря слушал, широко раскрыв глаза и не смея пошевелиться.
«Бабушка говорит, что ты будешь таким же несчастным, как она. Ты будешь губить близких и родных людей своими пророчествами».
– Ее звали… Назима? – еле слышно выдавил он из себя.
Таратута будто очнулся от далеких, тяжелых, мучительных воспоминаний. Он мрачно тряхнул головой и принялся скоблить картофелину.
– Нет. У нее… другое имя.
Дни, недели, месяцы, стреноженные угрюмой и жестокой интернатовской дисциплиной, топили Бориса в беспросветном и скорбном одиночестве. Он пугался настороженных или презрительных взглядов, поэтому доставал свою заветную тетрадь либо глубокой ночью, ловя страницами скудный отблеск дежурного освещения, либо в минуты редкого классного уединения после подготовки домашних заданий. Он не мог не писать. Картины, одна ярче другой, вставали перед его мысленным взором, голоса и реплики, не слышные никому, кроме него, теснили в его воображении реальные диалоги и разговоры. Случалось, он едва успевал записывать то, что видел и слышал в своем таинственном, спрятанном от всех мире.
Иногда его навещал Циклоп. Свидания обычно проходили в тесной и душной комнате без окон, расположенной в торцевой части учебного корпуса. Иногда воспитаннику разрешалось посидеть с визитером на скамейке во дворе. Циклопу удавалось получить такое разрешение, и они с Борисом подолгу беседовали, греясь в закатных лучах ташкентского солнца, устроившись на липкой от свежей краски скамье, вкопанной у самой стены высоченного кирпичного забора.