– Может, конечно, вы и правы, но мне все-таки придется на днях вызвать господина Доршта для беседы со следователем… Ладно, заработались мы здесь, а еще дел невпроворот. – Каширин неторопливо, с показным достоинством поправил фуражку и вышел из комнаты. За ним нехотя потянулись городовые.
– Клим Пантелеевич – спаситель! Подождите минуточку, – щебетал Доршт, точно разбуженная канарейка, и, ненадолго скрывшись в другой комнате, появился снова. Протянув Ардашеву сто рублей, он на мгновенье замер, испугавшись, что адвокат сочтет сумму недостаточной.
Приняв гонорар и пожелав покоя разбуженной среди ночи семье, присяжный поверенный вышел на улицу и с наслаждением вдохнул свежий, слегка прохладный воздух.
Утро уже наступило, и птицы весело щебетали на ветках, наполняя окрестности веселым и беззаботным гамом. Солнце всходило за спинами добротных каменных купеческих особняков. Дворники в длинных фартуках подметали тротуары, а мимо них, со стороны близлежащих сел, друг за другом тянулись на базар скрипучие крестьянские подводы с молоком, мясом, спелыми фруктами и овощами. Проснувшись, богатый город чистился и умывался, чтобы радостно встретить первый день осени.
В задымленном помещении рюмочной, или «обжорки», как ее называли в простонародье, яблоку негде было упасть. Извозчики, поденные рабочие и лоточники, целый день торговавшие чужой снедью на Нижнем базаре, сидели на лавках за грубыми деревянными столами под цветными и не особенно чистыми скатертями. Над потолком чадили керосинки.
Половые носились взад и вперед, разнося требуху с огурцами, отварные потроха домашней птицы с кашей, знаменитые свиные сальники и фрикадельки, пропаренные в жиру с чесноком и красным перцем. Повсюду стоял неприятный запах прокисших позавчерашних щей. Он образовался из идущего с кухни пара от свежеприготовленных блюд и пахучего грошового вина, перемешанного со смрадом едкой махорки и затхлым духом подвальной плесени.
Гармонист в изрядном подпитии усердно тряс черными как смоль кудрями и сильными, совсем не музыкальными руками истово двигал меха гармошки, мало обращая внимания на музыку. Ему вторил нетрезвый балалаечник, который, раскачиваясь на табурете из стороны в сторону, выкрикивал слова малоприличной песни «Сарафанчик-расстеганчик»:
И в светлицу на рассвете
Воротилась разодета,
Разорвавши сарафан.
Долго мать меня журила
И до свадьбы запретила
Выходить за ворота.
Так уж издавна отчего-то повелось, что на Нижнем базаре чаще всего собирались мелкие воришки, нечистые на руку перекупщики краденого и разного рода подпольные «абвокаты» – юристы-самоучки из числа бывших письмоводителей или недоучившихся студентов. Всего за один целковый они были готовы составить слезное прошение или «нацарапать» кляузу по просьбе любого малограмотного мужика. Для этих целей в «обжорке» имелось несколько отгороженных кабинок, закрытых от посторонних глаз. В одной из них находилось трое совершенно разных людей: молодой человек в очках, студенческого вида, бородатый кавказец с угрюмым лицом и господин лет пятидесяти, в серых брюках, сюртуке и белой сорочке с темным галстуком. На столе пузатился графин смирновской водки, нарезанный большими кусками адыгейский сыр, шашлык на деревянных палочках, свежие овощи, маринованный перец, чеснок и квашеная капуста с огурцами.