Следующее утро принесло новую боль — все птенцы были мертвы. По гостиной все еще летали сотни перышек, которые в первых лучах солнца казались крохотными птичками, полными жизни.
Фьямма не знала, почему это произошло. Накануне вечером она играла с птенцами, и они были здоровы и веселы. А сейчас повсюду валялись крохотные тру-пики. Слезы градом катились по ее щекам. Это было давно забытое ощущение. Фьямма и сама не могла бы объяснить, отчего плачет. Возможно, не только из-за птенцов, хотя она понимала, что отдала им ту любовь, которую должна была бы потратить на своих детей. Она подняла птенца, которому они с Мартином дали имя Пас. Этот голубок скрашивал ее одинокие субботние вечера, когда Фьямма подводила итоги прошедшей недели и делала записи в дневнике: голубок садился ей на плечо и смотрел на записи и рисунки, словно понимал, что скрывается за ними. Фьямма всхлипывала все громче: новое горе разбередило старую рану. Она вспомнила о смерти матери. Воспоминание было мучительным. Несколько лет после ее смерти Фьямма носила глухой траур — это была железная стена, защищавшая ее от еще более сильной боли. Утрата не была неожиданной — Фьямма давно предчувствовала, что постоянная печаль матери неизбежно кончится болезнью. Ей было известно множество случаев, когда пациенты, пытаясь защититься от агрессии со стороны других людей, в конце концов заболевали. В основном это были люди, которые никогда не выказывали неудовольствия, не возмущались, не пытались защититься от несправедливости. В докладе, представленном одним из престижных научных центров, приводились убедительные данные о количестве смертей от рака, который мог бы быть назван "раком нелюбви". Она была уверена, что причиной смерти ее матери стала именно эта болезнь. Но хотя Фьямма знала о возможном исходе, она не была готова к его последствиям — не представляла, как трудно ей будет осознать, что она уже никогда не увидит матери. Она хотела, чтобы мать не страдала. Это было самое главное. Стремясь к тому, чтобы избавиться от страданий, Фьямма подсознательно старалась сама избежать страданий. На нее снова нахлынули привычные вопросы: сколько поступков мы совершаем ради самих себя и сколько — во имя других? Как часто мы плачем не потому, что нам действительно жаль кого-то, а потому, что жалеем самих себя? Почему никто не учит нас принимать смерть, хотя она так же естественна, как и жизнь? Почему мы так цепляемся за жизнь, если она нам не принадлежит? Почему, вместо того, чтобы наслаждаться жизнью и выжимать из нее все до последней капли, мы смотрим на нее как бы со стороны, не участвуя в ней? Чего мы ждем, чтобы начать жить полной жизнью? Почему мы так мало знаем о жизни, что ускользает от нас в ежедневной суете? Если бы, проснувшись утром, мы узнали, что этот день — последний, прожили бы мы его более насыщенно? Почему нам так трудно согласиться с тем, что слова "человек умер" означают в то же время, что этот человек жил? Почему есть люди, которые умирают, не пожив? Почему некоторые люди живут ожиданием смерти?