Наши со старшим механиком отношения не то, чтобы не ладились. Он меня ненавидел всей своей немецкой душой. Потому что очень от меня зависел: по работе понятие имел самое смутное, поэтому поневоле приходилось обращаться к следующему в механическом табели о рангах. То есть ко второму механику. По первым дням моего нахождения на судне, когда я с круглыми глазами ходил, вникая, по машинному отделению, он спрашивал меня: «Твои действия в этом случае?» И я, изощряясь в умозаключениях, предлагал способы на выбор, один краше другого. Судак изображал раздумье, потом говорил мне: «На мой взгляд, лучше будет предпринять следующее». И, стараясь в меру своего английского языка, синонимично пересказывал мне то, что до этого я ему выдавал. Я это дело, конечно, быстро просек и стал на его вопрос отвечать иначе: «Выполнять распоряжения старшего механика». И понеслись приказы один мудрее другого! Прямолинейный Стюарт сказал деду: «Тебе бы группой Коперфильдов командовать!» «Почему?» — опечалился Зандер. «Да потому что те, вероятно, умеют творить чудеса».
Жил Судак не в Германии, содержал на свой заработок стармеха приличный дом на Филиппинах. Были у него и слуги, и молодая филиппинка, которую он называл женой, и положение в обществе, окружавшем его. Но настоящие немцы, чей фатерлянд совпадал с местом жительства, таких отщепенцев не особо жаловали. Им приходилось платить, по их мнению, гигантские налоги, часть из которых уходила на содержание все возрастающей массы черного или очень смуглого населения. Капитан — старая сволочь, переживший в подростковом возрасте оккупацию союзных войск, пренебрежительно обозвал Зандера на немецком языке «непатриотом». Что было кем-то услышано и с легкостью переведено на любой бытовавший в кулуарах язык неофициального общения. Вот Судак и лакал горькое пойло, чувствуя себя в нем гораздо комфортнее, как рыба в воде. Неожиданно образовался у него собутыльник. Не то, чтобы постоянный, но время от времени наш боцман, огромный питерский экс — вышибала из «Розы ветров», составлял ему кампанию.
Боцмана звали Шрек. Вообще-то у него было вполне звучное имя Гоша, но уж больно он походил на голливудского персонажа. Такой же огромный, лысый, с круглыми глазами и носом — картошкой, разве что цвет кожи не зеленый. Шрек был грозой наших полуобморочных матросов — филипков. Они его побаивались, становились бледнее поганок, если, случалось, ему показать свой кулачище.
Ветошь на судно доставлялась какая попало. А тут привезли несколько тюков кружевного женского белья. В машине мы это дело сразу забраковали: много ли мазута навытираешь полупрозрачным лифчиком или трусиками — стрингами? Отдали все на палубу к восторгу одичавших на своих 6–9 месячных контрактах филиппинских матросов. Те побросали все свои дела, и давай, хохоча и жмурясь, примерять предметы женского туалета на себя. Смотреть было тошно, но тут шоу разнообразилось свалившимся неизвестно откуда Шреком. Кинг — Конгом кружил он между остолбеневшей матроской братии, только клочья кружев по воздуху летали. Русский язык был понят без переводчиков. С мостика один из штурманов даже зааплодировал. Авторитет Гоши — Шрека взметнулся на недосягаемую величину. Вот после этого его и начал ангажировать на стаканчик — другой наш грустный изгой судачьего племени. А выпить оба были не дураки.