— Она не поехала со «скорой»?
— Она приехала позже. Сначала забрала старшего брата из школы.
— Насколько позже они приехали?
— Где-то через полтора часа. Так тут написано.
— Вы можете что-нибудь рассказать о том, как он вел себя? Отец?
Врач задумался, закрыл глаза, как будто хотел восстановить в памяти все подробности того утра.
— Он был в шоке. Почти ничего не говорил.
— Это понятно. Но то немногое, что он сказал, — вы можете вспомнить? Отдельные слова?
Врач вопросительно посмотрел на Сейера и покачал головой.
— Прошло уже много времени. Почти восемь месяцев.
— И все-таки попробуйте.
— Я думаю, это было что-то вроде: «О нет, Боже! О нет, Боже!»
— Это отец звонил в «скорую»?
— Так здесь записано.
— Машине действительно потребовалось двадцать минут для того, чтобы добраться отсюда до Люннебю?
— Да, к сожалению. И двадцать минут на обратный путь. В «скорой» не было людей, способных сделать трахеотомию. Если бы были, возможно, ребенка удалось бы спасти.
— О чем вы сейчас говорите?
— О том, чтобы проникнуть между двумя шейными позвонками и вскрыть дыхательное горло снаружи.
— То есть разрезать горло?
— Да. На самом деле это очень простая операция. Она могла бы спасти его. Но мы не знали точно, сколько времени он просидел на стуле, пока отец не нашел его.
— Примерно столько, сколько времени нужно, чтобы хорошенько побриться?
— Да, возможно.
Врач полистал бумаги и поправил очки.
— Вы подозреваете что-то криминальное? — Он долго не позволял себе задать этот вопрос. Теперь он чувствовал, что вправе наконец задать его.
Вместо ответа Сейер задал следующий вопрос:
— Вы вскрывали мальчика и исследовали его. Вы не нашли ничего подозрительного?
— Подозрительного? Дети вечное тянут в рот что попало.
— Но если перед ним стояла тарелка с большим количеством вафель, он сидел один и мог не бояться, что кто-нибудь у него их отнимет, — зачем ему было засовывать в рот сразу две штуки?
— Ответьте мне: что вы пытаетесь выяснить?
— Сам не знаю.
Врач остался сидеть, погруженный в свои мысли. Снова увидел малыша Эскиля, голого, на фарфоровой скамье, вскрытого от яремной выемки вниз; он тогда увидел комок в дыхательном горле и понял, что это вафли. Два целых сердца. Огромный однородный клейкий ком из яиц, муки, масла и молока.
— Я помню обдукцию, — тихо сказал он. — Я помню ее очень хорошо. Возможно, я действительно удивлен… Нет, я не знаю, ничего не могу сказать. Такие мысли никогда не приходили мне в голову. Но, — вскинулся он, — как вы вообще пришли к этой идее?
— Ну… — начал Сейер и помолчал. — У ребенка была няня. Позвольте мне выразиться так: некоторые сигналы, которые она посылала в связи с несчастным случаем, заставили меня задуматься.