— У меня будет три вопроса, — продолжал Мюллер. — Во-первых: как оккупационная власть представляет себе будущее Германии? Во-вторых: когда у нас улучшится продовольственное положение? В-третьих: когда будут отпущены из России наши военнопленные? Вот всё, что я хотел спросить.
Полковник оглядел зал. Здесь надо было отвечать совершенно точно.
— Оккупационная власть, — сказал он, — представляет себе Германию в будущем единой, демократической, миролюбивой страной. Создать такое государство — значит обеспечить мир в Европе. В нашей зоне процесс демократизации идёт быстро. Земельная реформа — лучшее тому доказательство. Вам, наверно, известно также, что в соответствии с Потсдамским соглашением мы разрешили деятельность всех демократических партий. Кроме того, скоро будет закончен разбор дел гитлеровских военных преступников. Я имею в виду не только суд в Нюрнберге, но и прочие суды по денацификации. Таким образом, для всех тружеников в советской оккупационной зоне открывается ясная перспектива, а требуется от них только одно: честно работать на благо новой, единой, миролюбивой Германии.
Такой же ясный ответ дал комендант и на второй вопрос. Улучшить продовольственное положение Германии можно, только улучшив работу и повысив производительность труда.
— Если мы с вами, — говорил полковник, — быстро укрепим экономику советской зоны, продовольственное положение, несомненно, улучшится. Для рабочих, занятых в промышленности, предусматривается дополнительное питание в виде обедов. Не за горами то время, когда столовая, где мы сейчас собрались, снова будет действовать. Что касается возвращения пленных, то план уже разработан. В ближайшие дни сроки будут объявлены в газетах.
Вопросы — самые разнообразные, а иногда и самые нелепые — сыпались со всех сторон…
Чайка посмотрел на часы. Все поняли, что собрание пора кончать, оно и без того чрезмерно затянулось.
Грингель снова появился у стола.
— Я прошу вас не забывать о моей просьбе, — сказал он. — Я очень надеюсь на вашу помощь, товарищи.
Заключительные слова директора вызвали сочувственные возгласы.
Обсуждая вечером события на заводе «Мерседес», офицеры комендатуры пришли к убеждению, что дружками бывшего директора Бастерта следует заняться серьёзно.
О решении Эдит Гартман выступить в роли женщины-комиссара в известной советской пьесе писатель Болер узнал из берлинской газеты «Теглихе рундшау». А это — официальный орган Советской Военной Администрации в Германии. Ошибки здесь быть не могло.
Но как раз накануне радио из американской зоны сообщило, — и Болер сам это слышал, — будто в городе Дорнау актёры отказались ставить советскую пьесу. Болер, конечно, не имел никакого представления о том, что сразу же после происшествия в кабинете Зигфрида Горна Штельмахер послал условную телеграмму в Берлин, Зандеру, который, в свою очередь, не замедлил продать это сообщение корреспондентам.