— Спасите меня, Петр Григорьевич! — она захлебывалась в слезах. — Помогите! Спасите, укройте — нет у меня никого, кроме вас…
Петр едва не силой поднял с колен. Пристально посмотрел в заплаканное лицо.
— Опять Гришка?
— Нет… барин.
— Вот как! Как же ты решилось-то? Ко мне?
— Вы не обидите.
— Увидит кто?
— Мне теперь уж все равно.
— Присядь-ка, Маша, и расскажи все с самого сначала.
— Начало вам известно, Петр Григорьевич. Умерли обе мои матушки, и родная, и названная. Барышня Катерина Степановна…
— Сестра твоя?
— Я о сем и думать не смела! Весело ей было со мной, занятно. Ради нее и барин меня не обижал. А потом нашел дочери жениха, князя, видного собой, небедного. Конечно, не до меня стало барышне. Муж молодой увез ее сначала в Петербург, потом за границу… Я знала, что ненавидит меня барин, потому что о жениной измене всегда напоминаю. И вот — я полностью в его власти. Начал он с того, что запер меня в дальней комнате и держал как в темнице. Через несколько дней сам явился…
Тут она запнулась. Как рассказать о том страхе и унижении? Язык не поворачивается…
— То-то! — позлорадствовал тогда Любимов. — Поняла теперь? Привыкла жить на дармовщинку, бездельница! Барышней возомнила себя, дерзостная! А ты только холопка моя, крепостная раба, и я что хочу с тобой, то и сделаю! Поняла?
— Поняла, барин.
— Так что ж, разлюбезная, на черную работу тебя? На огороды? Может, на скотный двор?
— Ваша барская воля, — ответила давно готовая к тому Маша.
— Ага, покорство проявляешь — это хорошо! Такой и должна ты быть — послушливой без рассуждений.
— Я из вашей воли не выйду.
— А если не выйдешь из моей воли… Куда тебе на работу — выдюжишь ли? В доме тебя оставлю. Более того — сам в бархат одену. Золотом осыплю.
Изумление прочел Любимов в невольно поднятых на него испуганных глазах. «Только глазами и берет, — промелькнуло в мыслях. — А до чего ж с Варварой схожа!»
И он приблизился к девушке, распахнул широко руки для объятия. Маша бросилась в угол, к образам, под их защиту.
— Так-то! — насмешливо протянул барин. — Вот какова твоя покорность! Бунтовать? Глупая девка! Придешь, когда позову! А сейчас пошла вон. Ступай к Таисье, пусть даст тебе самую черную работу. Скажешь — я приказал. А пока на глаза мне не попадайся… барышня нагулянная!
— Жизнь моя стала самая горькая, — продолжала рассказывать Маша, кое-как пересказав Петру эту сцену. — Дворовые надо мной принялись смеяться открыто, Таисья, ключница… Что ее винить — барину угождать нужно, нашему не угоди, попробуй! Плакала я, когда никто не видел. К работе, которой не занималась никогда, привыкла скоро, научилась всему, только уставала сильно — от рождения слаба. Барин про меня словно забыл. И был денек — показалось, что и ко мне счастье пришло. Весной это было, в мае, под вечер…