— В одном из интервью вы говорили о названии романа. Оно сохранилось?
— Да, сохранилось — «Наш маленький Париж». Почти везде так было: самый грязный уездный город жители от любви к нему называли маленьким Парижем.
Вы застали меня в пору терзаний. Так трудно пишется окончание романа, что кажется — схватился бы с места и поехал куда‑нибудь на край света, там, может, будет легче. Когда пишу, чувствую себя последним графоманом. Слова зарыты где‑то глубоко в земле, и надо копать и копать, пока их достанешь. А день в селе длинный, и хочется, чтобы он поскорее смеркался, завтра будет лучше. Но и завтра будет то же. И никто не подскажет, никто слово не вставит, потому что книга создается в полном одиночестве. Под конец жду счастья — поставить последнюю точку, отнести целый пуд к машинистке — и будь что будет. Вот в таком состоянии вы меня застали.
— Вы впервые взялись за историческую тему. Нет ли ощущения, что тем самым уходите, того не желая, от раннего Лихоносова?
— Мне приходилось выслушивать такие замечания, особенно после публикации романа «Когда же мы встретимся?». Ранний Лихоносов — это, дескать, такой живой, простонародный. Это «Чалдонки», «Брянские». У вдруг от соков земных ударился в литературщину, начал писать повести о путешествиях по памятным литературным местам, а уж тем более этот роман. Ранний Лихоносов, говорят мои критики, был интереснее и мощнее, лучше, а сегодняшний слабее и хуже. Мне трудно судить. Может быть, доля правды в этом и есть. Роман «Когда же мы встретимся?» — о моей молодости, о молодости моих друзей — в общем‑то запоздалое мое произведение. И, наверное, напиши я его раньше, это была бы другая вещь. Какая другая? Более вспыльчивая, более наивная. Младенческие восторги постепенно проходят, но вместе с тем теряется и что‑то более важное. Я не сумел, видимо, показать, как прекрасны были ребята — Егорка, Никита, Димка, прибывшие в Москву из Сибири. Это идеалисты пятидесятых годов, наше поколение. Но сколько прекрасных черт я упустил в этом поколении! Если бы все то, что представлялось мне важным, я прописал как следует, тогда все остальные грехи показались бы, по всей вероятности, не столь значительными.
— У вас нет желания вернуться к этому роману?
— Желание есть, но все мешала новая работа. И потом, я еще не знаю, смогу ли, постарев, передать восторг дружбы, веры в идеалы, преданности самому себе, все те черты, которые были в нашем поколении. С годами, и это, наверное, естественно, все меньше находишь подкрепления остаткам своих юношеских идеалов. Рождаются новые замыслы, новые идеи. А может быть, я вовсе и не эпический писатель, но все же, мне думается, душа моя готова к эпике.