– Вы? – И изумление ясно отразилось на лицах и прокурора, и следователя.
– Именно я… Если вы только желаете знать, так это песочная гадюка… Пошлите в университет, ручаюсь, то же ответят.
– Батюшки! Да откуда же это вы? – совершенно искренне удивился следователь. – Вот не подозревал-то!
– Мало ли вы чего, милый человек, не подозреваете, а нашему брату все нужно знать…
– Ого, как вы! – вмешался прокурор. – Ну, если вы такой всезнайка, скажите, что вы думаете обо всем этом змеином деле.
– Да ничего не думаю!
– Уж будто так!
– Уверяю вас… Что о нем думать-то! Ну, змея, так мало ли змей на свете, а тут гадюка, да и все…
– Да как же она сюда попала?
– Кто ее там знает? Может быть, ворона на хвосте принесла…
Прокурор пожал плечами, следователь покачал головой.
К выходкам Кобылкина, порою даже очень грубым, к его своеобразной манере говорить все уже давно привыкли и перестали обижаться. Всякому, кто знал близко Мефодия Кирилловича, было хорошо известно, что в то самое время, когда он прыгает, гаерствует, иногда грубит, иногда болтает как будто совсем без толку, мозг его стремительно работает, и бессмысленные с виду выходки и болтовня только помогают этой работе воссоздания по ничтожнейшим частицам стройного целого.
Так и теперь, во время всего этого разговора, глаза Мефодия Кирилловича ни на мгновение не останавливались на одном каком-нибудь предмете; они так и бегали, скользя то по трупу Кондратьева, то по неподвижной змее, то по окружавшей следователей и полицейских толпе. Кобылкин словно хотел взглядом проникнуть в тайники души каждого, узнать, что там спрятано, и вывести это спрятанное наружу.
– Братцы! – вдруг крикнул он. – Нет тут мастера, что с покойным вчера выпивал?
Толпа зашевелилась, но никто не вышел. Стоявшие в толпе только вопросительно оглядывали друг друга.
– Выходи, не бойся, если есть! – закричал полицейский пристав.
Отклика не было.
– Ну еще бы, конечно, нет! – как-то особенно насмешливо воскликнул Кобылкин. – Поди теперь он поминки справляет по другу-то… За упокой души его выпивает!
– Мефодий Кириллович! – схватил его за руку следователь. – Что вы хотите сказать этим?
– Да ничего, а что?
– Вы что-нибудь знаете?
– Ровнехонько ничего!
– Простите, тогда вы что-нибудь думаете?
– А уж это мне знать, что я думаю…
– Скажите… ведь ваше замечание говорит о преступлении…
– Ну, это как вы хотите… только отчего же приятелю усопшего приятеля не помянуть?
– Но ведь этого мастерового нет здесь.
– Мастерового? Какого мастерового?
– Вы сами же сказали!
– Ошибаетесь, любезнейший, я сказал: мастера.