Но факт остался фактом — бояр Троял не поддержал. Высказаться откровенно в поддержку Годослава и княжеского семейства верховный волхв тоже не захотел. Отношения между князьями и храмами начали обостряться еще при правлении деда Годослава, который первым нарушил извечную традицию: лишил народ слова й выбора, разогнав плетьми и копьями вече, не пожелавшее его правления. Тогда было большое восстание бодричей, после чего снова, как и несколько веков назад[29], стали отделяться от союза племен отдельные княжества. Верховный волхв из главы вече превратился только в посредника при общении с небом.
Но и против князя идти — значит себе вредить. Даны чужих богов уважают мало, считая Одина единственно достойным. При правлении данов верховный волхв вообще потерял бы всю свою силу. То же самое произошло бы и при пришествии христиан. Троял не решался принять ни одну сторону, положившись на благосклонность Неба, и потому держал двери храма закрытыми. И ждал…
Люди несколько раз видели входящим в город отдельного волхва Горислава. Его спрашивали и простые жители, останавливая на улице, спрашивали и стражники у ворот. Горислава считали провидцем, мудрым учителем, хотя и слегка лишенным житейского разума.
— Кто видел Годослава мертвым? — в ответ спрашивал уже сам волхв. — Ты видел?
— Не видел.
— И я не видел…
Некоторые понимали это именно как призыв к ожиданию. Другие говорили, что таким образом волхв сообщает о прочности княжеской власти и о непризнании бояр и данов.
Чему верить? — спрашивали сами себя рарогчане. И тоже ждали развития событий.
Власть все равно себя проявит…
Свято место пусто не бывает…
* * *
Князь-воевода уже на следующее утро, посидев немного на скамье, заявил — он чувствует себя настолько прекрасно, что готов попробовать погулять по дворцу, чем вызвал переполох и возмущение своей матушки и почти не отходящего от княжеской скамьи Сфирки.
Сфирка, опасаясь недоверия со стороны старой княгини и активных помех в делах, которые решить все же следует, поступил мудро: он отстегнул от пояса ножны вместе с мечом и, рукоятью вперед, протянул оружие лежащему на скамье Дражко.
— Чтобы тебе, княже, пойти гулять по дворцу, надо будет сначала зарубить меня… Иначе ничего не получится.
Фраза так понравилась княгине-матери, что она умолкла, решив не вмешиваться в разговор сына с таким серьезным человеком, как разведчик-сиделка. И потому не заметила, как последний подмигивает ее сыну, подавая знак.
Дражко игру понял без слов, с усмешкой взял меч и попытался вытащить его из ножен. Усилие, очевидно, отдалось болью в плече и груди, что заставило князя ожесточенно зашевелить усами. Посторонний наблюдатель мог бы принять такое выражение чувств за гнев, хотя Сфирка хорошо знал, что Дражко просто гримасничает.