— Ах, вы подумайте, какое благородство! — воскликнула соседка и оглянулась по сторонам, ища слушателей. — А разве это не вы, молодой человек, совсем недавно ползали на четвереньках пьяным в моей комнате? Разве не вы только что пытались допустить по отношению ко мне бестактность? Но я вас быстро раскусила! Быстро! Ваш образ действий лучше подойдет для нее… — Лариса Павловна протянула руку с отставленным мизинцем, на кончике которого горел рубиновый ноготь, в направлении Наденьки. — Ей не привыкать!
— Не обращай внимания, Наденька! — шепнул Пирошников.
— Пускай говорит, — ответила Наденька, которую, казалось, вполне успокоили последние слова Пирошникова, так что теперь она смотрела на него мягко, а тирады соседки облетали ее на расстоянии, не задевая.
— И скажу! Не прикидывайся мадонной с младенцем, эта роль тебе не подходит, милая! Кстати, расскажи своему рыцарю, как ты прижила ребеночка. Ему будет интересно.
Наденька лишь на секунду отвела глаза от Пирошникова, но даже это последнее и загадочное для нас и нашего героя замечание Ларисы Павловны не вывело ее из равновесия. Видимо, Наденька уже решилась в душе на что-то, и теперь никакие Ларисы Павловны не могли ей повредить. Слава богу, она безошибочно и вовремя почувствовала перелом, произошедший в нашем герое; боюсь, что даже раньше, чем сам он его заметил.
Что касается других участников кухонной битвы, то бабка Нюра лишь забилась поглубже в свой угол, а дядя Миша, напротив, совершенно ошеломленный заявлением соседки о каком-то там ребеночке, сжал кулаки и растопырил в стороны руки, как боксер-профессионал, и зарычал:
— Ты что, с ума спятила? Что ты такое несешь?
— Говорю, значит, знаю! — парировала Лариса Павловна, отмеряя положенную дядюшке порцию убийственного взгляда, под которым дядя Миша сник и, почуяв, что соседка действительно не с потолка взяла свое чудовищное утверждение, горестно махнул рукою и пошел, пошатываясь, к выходу.
Пирошников же, подошедший к Наденьке, положил руки ей на плечи и сострадательно проговорил:
— Наденька, ну, Наденька! Пойдем же отсюда, здесь нельзя больше… — и что-то еще такое же, что должно было показаться Ларисе Павловне верхом идиотской наивности или наивного идиотизма, уж и не знаю. Не могу подобрать нужного выражения.
И правда, читатель, почему так получается, ума не приложу, что человек, вдруг и внезапно открывающий на наших глазах душу, в особенности, если он при этом бормочет бог знает что (а именно так чаще всего и бывает), — такой человек вызывает у окружающих в лучшем случае чувство неловкости, когда хочется глаза спрятать от смущения за него, такого неумелого и беззащитного в данный момент, а в худшем случае, то есть у людей черствых, знающих, по их собственному выражению, толк в жизни, такие сцены вызывают усмешку и, вероятно, ощущение своего превосходства. Я говорю — вероятно, потому как сам, кажется, не принадлежу еще к последним, а следовательно, жизни не знаю.