Все вышеизложенное, включая свой маневр по захвату Толика, Наденька и рассказала Владимиру, украсив рассказ некоторыми подробностями, которые я опустил для связности. Излишне говорить, что манера изложения целиком авторская, ибо Наденькиному рассказу ирония присуща не была, хотя, с другой стороны, в ее речи не было и намека на жалобу или какой-нибудь расчет.
Наш герой слушал бесхитростный Наденькин рассказ с благодарностью. Мне кажется, что именно это слово наиболее точно подходит к состоянию Пирошникова. В самом деле, хотя и жалость его брала, и страх за судьбу мальчика, более всего молодой человек был благодарен Наденьке, которая так просто и доверчиво изложила ему события своей жизни, что Пирошников невольно почувствовал себя сопричастным ее судьбе и даже, как ни странно, ответственным за нее. Последнее настолько в новинку было для Пирошникова, что он на мгновенье ощутил испуг, с которым легко было бы справиться, отнесись он к рассказу Наденьки иронически, как это сделал автор. Но, слава богу, Пирошникову не захотелось так к нему относиться.
А Наденька, закончив историю, не стала спрашивать у Владимира совета, как не стала и жаловаться на возникшие трудности, а, умиротворив душу исповедью, сказала с улыбкой, как бы приглашая Пирошникова посмеяться над ее собственным неразумием:
— Слишком все сложно, правда? И глупо… Давай-ка, спи.
Однако, произнеся такие слова, Наденька внимательно следила за молодым человеком, ибо в глубине души опасалась сейчас легкого тона или пренебрежения. Пирошников же не стал ничего говорить, а лишь обнял Наденьку за плечи и с минуту не отпускал. Поначалу он искал каких-то слов, но все они казались ему неподходящими, а затем, почувствовав, что никаких слов и не нужно, что между ним и Наденькой установилось доверие, которое может обойтись и без объяснений, наш герой успокоился, и теперь его спокойствие и участие передавались Наденьке непосредственным, хотя и таинственным путем из души в душу.
Наденька встала и отошла к дивану, пожелав Пирошникову спокойной ночи, а он вытянулся на одеяле, пребывая после услышанной истории в ясном и гармоничном, я бы сказал, состоянии духа, как будто уже что-то решилось для него и стало понятным, хотя мысли еще не дошли до этой ясности и понимания.
Его собственные невзгоды отступили на второй план и забылись, а от этого на душе стало легко. Пирошников успел еще удивиться такой перемене, но углубляться в ее причины не стал и через несколько минут заснул, провожаемый в сновидение долгим и неотрывным взглядом Наденьки, которая смотрела на него с дивана, лежа рядом с Толиком и чувствуя его детское дыхание у себя на затылке. Потом она повернулась к сыну и закрыла глаза.