— Ты тут не юли! — взорвался дядя, до того мирно уничтожавший следы деяний Пирошникова, а именно закрывавший окно и устанавливавший кастрюли на подоконник. — Ты нам мозги не вкручивай! Пьяным от тебя и не пахнет.
— Так то же вчера было!
— А ты давай про сегодня. Вчера мало ли что было!
— Послушайте, снимите же веревку, давит, — взмолился Пирошников. — Вы Наденькин дядя, вот видите, я вас знаю. Вы приехали сегодня поездом, утром Наденька получила телеграмму. Поезд… поезд 27, кажется, а вагон уж и не помню. Все верно?
— Это ничего не говорит, — заявил дядя, несколько озадаченный. Он подошел к молодому человеку и освободил его от пут. Пирошников сделал несколько движений, разгоняя кровь и снимая с себя ощущение веревки.
— Писать будете? — спросил он уже более уверенным тоном.
— Ленька, погоди писать, — приказал родственничек, присаживаясь к столу и наконец-то стаскивая шапку. — А ты, друг, рассказывай, рассказывай… Только по-простому, без всяких.
И Пирошников, насколько мог по-простому и без всяких, изложил слушателям по порядку всю историю сегодняшнего утра, опустив разве что свой сон как не имеющий отношения к делу, — и лестницу с кошками, и утренний разговор с Наденькой, и объяснение с Георгием Романовичем, и приключение с иконкой, и напоследок историю побега.
В общем, все, что здесь написано, только короче.
Пропустил он и странный разговор, подслушанный им на карнизе четвертого этажа, поскольку боялся, что дядюшкина голова этого не уместит. Дядя Миша слушал его, все более хмурясь, но молчаливо, а подросток Ленька раскрыл рот и смотрел на молодого человека с восхищением и ужасом, как на пойманное привидение.
— Да… — неопределенно протянул дядя, когда Пирошников закончил. — Одним слово, заварушка…
Он встал и прошелся по комнате, поглядывая на нашего героя исподлобья, а потом, что-то решив, обратился к Леньке:
— Ты вот что, племяш. Иди-ка домой. Матери привет и скажи, что устроился хорошо. О Владимире (тут он кивнул в сторону Пирошникова) пока не звони. Так оно будет лучше.
Однако племяш, встав от стола и тиская шапку в руках, уйти почему-то колебался. Он подозвал к себе дядю и, смущаясь, что-то тихо тому проговорил. Дядя даже крякнул от неожиданности:
— Эк тебя разобрало! Это ж все… (он кинул взгляд на Пирошникова и продолжил, понизив голос не настолько, однако, чтобы наш герой не уловил отдельных слов.) психоз… больной… чего боишься, дурень… лестница… полный порядок.
Но Ленька, смущаясь еще более и краснея, потупился и не уходил. Тогда дядя, нахлобучив на него шапку, сказал, что ладно уж, проводит его до выхода, поскольку на лестнице и вправду темновато, как бы чего не случилось. Уже в дверях он обернулся к Пирошникову и с отеческой какой-то ноткой в голосе, с вниманием каким-то особенным предупредил того, что сейчас вернется, а пока предложил отдыхать.