— Дядя Миша, вы не обижайтесь. Я вам потом объясню, — сказала Наденька, но дядя Миша отрезал:
— Да уж чего объяснять? Уж мне все известно… — и вышел в коридор, разминая в пальцах папиросу.
— Обиделся… — в растерянности произнесла Наденька, остановившись посреди комнаты и опустив руки. — Что тут у вас произошло?
Молодой человек подошел к ней и, неожиданно для самого себя взяв ее руку в свои ладони, начал говорить умоляюще, заглядывая собеседнице в глаза, отчего Наденька как-то подобралась и застыла, как выслеженный зверек.
— Я вас прошу… — говорил Пирошников, слегка даже поглаживая Наденькину руку, впрочем, совершенно неосознанно, а скорее повинуясь кроткой своей интонации. — Я вас прошу, вы одна можете мне объяснить… Вы ведь не считаете меня идиотом, я вижу… Где я нахожусь? Как мне отсюда выбраться? Вы должны это знать. Понимаете, тут приходил ваш муж… — При этом слове Наденька встрепенулась, а по лицу ее скользнула гримаска. — Он говорил, что он тоже… Значит, вы знаете? Расскажите, не мучайте меня. За этот день я столько пережил, вы не представляете даже.
— А ты что, ничего-ничего не помнишь? — спросила Наденька, мягко высвободив руку, которую Пирошников отпустил со смущением.
— А что я должен помнить?
— Ну вот как ты сюда попал, например?
— Да помню же, конечно! — воскликнул наш герой, начиная нервничать. — Это утром еще было, я запутался с этой лестницей…
— Да нет же, — улыбнулась Наденька, — ты попал сюда еще вчера. Не помнишь?
Пирошников потер пальцем лоб, чтобы снова сконцентрировать свои мысли на вчерашнем вечере, который по-прежнему черным пятном лежал в его памяти, но ничего нового припомнить не смог, а потому на лице его изобразились тоска и безнадежность. Тогда Наденька рассказала ему часть вчерашней истории, явившейся для нашего молодого человека совершенным откровением, ибо никакого намека на изложенные события в его голове не запечатлелось. Недостающее звено выглядело следующим образом. По словам Наденьки, наш герой вчера, и довольно поздно, собственно, даже сегодня, был приведен в ее комнату, когда Наденька уже лежала в постели, читая книгу, некоей ее подругой…
— В белой шапочке? — вырвалось у Пирошникова, на что Наденька кивнула, продолжая рассказ.
Подруга эта умоляла Наденьку оставить Пирошникова переночевать, потому что иначе с ним могло случиться, как она говорила, нечто ужасное. И дело было даже не в том, что молодой человек был пьян (кстати, с ног он не валился и, более того, не покачивался), а в выражении такой глубочайшей безысходности и равнодушия, которые были написаны на его лице, такой потерянности, какой еще не случалось видеть ни Наденькиной подруге, ни самой Наденьке. Подруга бегло упомянула о встрече на мосту и о тамошних, так сказать, словах Пирошникова, на что он, стоявший молча, вроде бы реагировал вялыми, но протестующими жестами. Сама подруга («Как ее зовут?» — вдруг спросил Владимир. «Наташа», — сказала Наденька), итак, сама Наташа жила неподалеку, но к себе домой приводить ночью пьяного молодого человека, да и не пьяного тоже, не имела никакой возможности, поскольку жила с родителями, которым подобный альтруизм вряд ли пришелся бы по душе.